Архив Галины Карукиной

Оглавление

Тульский кремль. 1930-е гг.

Тульский кремль. 1930-е гг.

Начинаем публикацию фотографий из альбома туляка Л.А. Карукина (1935–2024). Лев Аронович был интереснейшим человеком, всю жизнь проработавшим в тульской оборонной промышленности. В 1958 г. он окончил факультет «Технология машиностроения» Тульского механического института (ныне ТулГУ), трудовую деятельность начинал на Машзаводе. С 1961 г. более тридцати лет проработал в Тульском научно-исследовательном технологическом институте (ТНИТИ). Его отец, Арон Львович, уроженец Киева, жил в Туле с 1930 г., работал на Тульском оружейном заводе, позднее – в ЦКБ-14, сегодня более известном как КБП (Конструкторское бюро приборостроения). Таким образом, Лев Карукин был потомственным представителем тульской технической интеллигенции, которая играла и продолжает играть важную роль в жизни нашего города.

Как часто бывает у инженеров-оборонщиков, жизненные интересы Льва Ароновича не ограничивались работой. Вся семья – он, жена Алла Борисовна и дочь Галина – увлекалась походами на байдарках, лыжами, велосипедом. Любительской фотографией Лев Карукин занимался с 1950 года. Его первый фотоаппарат – «Фотокор» – ныне хранится в собрании ТИАМа, как и вся обширная коллекция фототехники, переданная в дар дочерью Галиной Львовной, большим другом нашего музея.

В семейном альбоме сохранилось множество интересных фотоснимков, часть из которых была сделана главой семьи, часть – подарена родственниками и друзьями. Все они подробно подписаны и датированы, для многих указаны фамилии их авторов. Просматривая эти фотографии, понимаешь, насколько в семье Карукиных любили наш город и стремились запечатлеть его историю для потомков. Долг нашего музея – поделиться с вами частичкой этой любви и общей памяти о Льве Карукине и его наследии.

Одно из самых ранних фото, хранящихся в альбоме, сделано в 1930-е гг. из окна фабрики-кухни, к тому времени только-только построенной и введенной в эксплуатацию. События революционных и последующих лет не оставили особых следов на застройке Кремля. Богоявленский собор (ныне выставочный центр Тульского музея оружия) еще сохраняет роскошное пятиглавие, утраченное много позднее, в 1950-е, при перестройке здания под нужды Тульского аэроклуба. В советских путеводителях по поводу этого храма пренебрежительно сообщали, что «здание выстроено в псевдорусском стиле и не представляет художественной ценности». Проект храма, составленный в 1853-м архитектором Тульского оружейного завода М.А. Михайловым, изобиловал отсылками к творчеству столичного архитектора Константина Тона. В объемной композиции здания нельзя не усмотреть общих черт с московским Храмом Христа Спасителя, активно строившегося примерно в те же годы.
К западу от Успенского собора еще возвышается четырехъярусная колокольня, возведенная в 1776-м. Именно на нее были ориентированы многие улицы Тулы, спроектированные по генеральному плану 1779 г., включая главную из них – Киевскую (ныне проспект Ленина). Одним словом, Кремль на фото выглядит почти таким же, как и на старинных открытках. О том, что снимок сделан на полтора десятка лет позже революции, свидетельствует лишь грузовик ГАЗ-АА, широко известная «полуторка», движущаяся в сторону улицы Металлистов. Нижегородский, а позже – Горьковский автозавод освоил их серийный выпуск в 1932-м.

Силуэт еще одного грузовика можно рассмотреть на территории Кремля, между колокольней и зданием электростанции. Труба последней еще возвышается позади башни Пятницких ворот, но из нее уже не идет черный угольный дым, докучавший тулякам три с лишним десятка лет – с 1900-го до 1933-го. Выработка энергии здесь прекратилась после того, как в Тулу пришла линия от построенной по плану ГОЭЛРО Каширской ГРЭС, а в здании бывшей электростанции разместилась первая в нашем городе высоковольтная подстанция. Здесь же с 1927 г. функционировала подстанция, питавшая постоянным током тульский трамвай. Оборудование для генерации электричества было демонтировано и вывезено на Шпицберген, где Советское государство активно занималось добычей угля. Полностью энергетики ушли из Кремля только в ХХI веке. Ныне кирпичные корпуса перестроены в застекленный атриум, используемый для музейных и выставочных целей.

За Успенским собором просматриваются деревянные строения стадиона «Зенит», открывшегося в 1929-м. Именно здесь в течение трех десятков лет рос и развивался тульский футбол. Верхнюю же временную границу снимка можно определить по упоминавшейся выше колокольне. Вечером 28 сентября 1936 г. на ее верхних ярусах начался пожар. Потушить огонь не было никакой возможности – напора пожарных насосов не хватало, чтобы подать воду на 70-метровую высоту. Случись несчастье лет на тридцать пораньше, поврежденные этажи быстро восстановили бы лучше прежнего. Советская же власть воспользовалась этим предлогом, чтобы быстренько снести наследие старого режима, что и было исполнено к весне 1937-го. От колокольни остался лишь мощный фундамент, на котором она и была воссоздана семьдесят семь лет спустя.

Мы не знаем, как и почему этот снимок оказался в альбоме. Возможно, Карукину-старшему он напоминал о работе на Тульском оружейном заводе, куда Арон Львович, выпускник Киевского политехнического, был в 1930-м мобилизован для работы в качестве военного представителя, то есть приемщика от Наркомата обороны. В правом крыле фабрики-кухни, откуда сделан снимок, судя по некоторым данным, располагалась столовая, которую посещали в том числе и работники оружейного завода.

Водитель грузовика, едущего вдоль кремлевской стены, торопится обогнать конную повозку: сделать это на узкой улице Металлистов будет гораздо сложнее, а ползти по булыжнику за «каретой прошлого» – удовольствие небольшое. Тогда, в 1930-х, считалось, что гужевой транспорт вот-вот отомрет окончательно, однако автор этих строк еще застал в детстве точно такие же повозки, как изображенная на фото. Именовались они «полок», с ударением на втором «о», и представляли собой дощатую платформу на четырех колесах, на которой можно было перевезти любой груз. «Полки» пользовались популярностью у ломовых (то бишь грузовых) извозчиков, в небольших организациях, да и просто у хозяйственных граждан. Правда, в 1970-е такие повозки ездили уже не на деревянных, а на стальных автомобильных или тракторных колесах с резиновыми шинами. На тульских улицах встречались довольно часто и окончательно исчезли только в начале 1980-х.

Вернуться к оглавлению.

Улица Коммунаров

Октябрьские… Нынешним тулякам трудно понять поистине бездну смыслов, которые вкладывало в это понятие старшее поколение. Праздничные дни 7 и 8 ноября, когда отмечалась годовщина Октябрьской революции, в народе называли кратко, одним словом, без добавления слова «праздники». Еще говорили «на Октябрьскую», подразумевая второе слово «годовщину». В детстве автор этих строк быстро уразумел, что такое старый и новый стиль (спасибо советским детским книгам), и почему хотя революция Октябрьская, праздники отмечаются в ноябре.

Не знаю, у кого как, а у меня эта дата по сей день ассоциируется с неким спокойствием, с переходом из осени в зиму. Урожай убран, картошка-морковка и прочая свекла заложены на хранение в погреб, где уже с лета стоят банки с огурцами, капуста заквашена, в укромном уголке того же погреба прячутся баночки с ядреным домашним хреном, закупоренные бумагой, заботливо обвязанной бечевкой. Ну а если удалось заготовить на зиму яблок – их запах властвовал в погребе до марта, и лишь потом сменялся кисловатым запахом плесени, тоже, впрочем, по-своему приятным. Небольшой клочок земли с садиком и огородом тогда был почти у каждого туляка, не свой, так принадлежащий свекру или теще.

Улица Коммунаров, 7 ноября 1950 г.

Те, у кого своего огорода не было, в октябре закупали овощи впрок на Центральном рынке. О, это была целая спецоперация, проводившаяся обыкновенно по субботам или воскресеньям. В осенние выходные картошку, морковь и капусту продавали с колхозных машин, которыми была уставлена вся тыльная часть территории базара, выходившая на улицы Макса Смирнова и Колетвинова. Для доставки задействовали родственников и знакомых, имевших автотранспорт или хотя бы мотоцикл с коляской. Спустивши тяжеленные мешки в подвал, облегченно вздыхали: до весны доживем. На госторговлю в те годы надежды не было никакой. Конечно, свежие овощи всю зиму можно было купить на том же рынке. Да вот беда: с наступлением первых морозов цена на картошку устремлялась ввысь, в разы больше установленных государством 10 копеек за килограмм. Опять же, время от времени на базаре можно было нарваться на мороженую картошку, сладковатую и противную, так что свое – оно куда как надежнее.

Школьникам моего поколения Октябрьские памятны короткими (всего пять дней, с 5 по 9 ноября), но приятными осенними каникулами. Можно было немного отойти от сентябрьской  штурмовщины, когда то и дело «прыгало» расписание, и заняться собственно учебой. Разумеется, в промежутках между иными, не менее приятными занятиями – от посещения шлакового отвала Косогорского металлургического завода и до лазания по внутренностям кремлевских башен. Впрочем, впереди была вторая четверть, оценкам за которую почему-то придавалось большее значение, чем  за первую. Во всяком случае в нашей школе.

Ну а что касается взрослых, то они могли по достоинству оценить целых два выходных подряд – 7 и 8 ноября. Такой праздник жизни в ту пору случался всего один раз в году – даже 31 декабря и 2 января были обычными рабочими днями. Если же октябрьские соседствовали с выходными, то можно было гулять и три, и даже четыре дня подряд. Правда, временами за лишний день отдыха потом нужно было отрабатывать в субботу, но к этому люди привыкли, и меж собой не без юмора называли такие дни «черными субботами» – в противовес официальным «красным субботам», то бишь субботникам.

Кстати уж сказать, не знаю, где как, а в нашей семье советских инженеров празднование Октябрьских было начисто лишено идеологической составляющей. Два выходных подряд были отличным поводом пригласить в гости друзей, родственников, с иными из которых и виделись-то раз или два в год, а может, самим сходить в гости. Торжественный стол был немудрящим, но всегда строился по неписаным канонам: винегрет, квашеная капуста, тонко нарезанное сало с горчицей. К водке могли подать селедку, нарезанную ломтиками, и соленые огурцы. Возня со сложными салатами типа «мимозы» или знаменитой «шубы» обычно оставлялась на Новый год. Смысловым центром стола был какой-нибудь деликатес, чаще всего привезенный из Москвы: сырокопченая колбаса, которая могла ждать своего часа в холодильнике не одну неделю, или дорогие рыбные консервы. Банку с горбушей вскрывали, опрокидывали на тарелку и осторожно снимали так, что рыба образовывала аккуратный цилиндрик. Шпроты и сайру или художественно раскладывали, или подавали по-простому, в открытой банке, поставленной на блюдечко. В качестве горячего фигурировало что-нибудь из курицы, и конечно же, вареная картошка, которую готовили от души, в огромных количествах, щедро приправляя подсолнечным маслом. Тем самым, с запахом и белым осадком на дне бутылки. И конечно же, как венец застолья – песни прежних времен, от «Деревенька моя» до «Окрасился месяц багрянцем…», а то и «Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш, соломенную шляпу, в кармане финский нож».

Во времена, изображенные на фото из альбома Карукиных, к празднику Октября относились, конечно, намного серьезнее, чем в 70-х. На снимке изображен завершающий эпизод демонстрации трудящихся. Колонны рабочих и служащих в те годы формировались в нескольких точках города, сходились к площади Восстания, где устанавливалась трибуна для городского начальства, и потом поднимались вверх по улице Коммунаров, мимо сквера и до областного комитета партии. Здание бывшего дворянского пансиона-приюта, возведенное на южной окраине тогдашней Тулы в 1906-м, дошло до середины века почти в первозданном виде, если не считать утраты шатра с луковичной главкой под православным крестом – некогда в заведении была собственная церковь. После окончания строительства «белого дома» здесь располагались городские комитеты КПСС и ВЛКСМ, а в боковых крыльях – масса иных интересных заведений, например, учебный центр гражданской обороны. После 1991 г. в здании на проспекте Ленина, 53 размещался юридический институт, затем – городские органы охраны правопорядка. Обком был украшен к празднику по всем неофициальным правилам. Портрет Ленина, как основателя и классика – выше всех, Сталина – хоть и ниже, но подробнее прорисованный и большего размера. Вождь изображен в скромном сером мундире генералиссимуса – после 1945-го его, кажется, иначе и не рисовали. Из прочих вождей на портретах легко опознать Ворошилова и Микояна (справа от портика).

Самая же интересная деталь снимка запечатлена на переднем плане. Это передвижная звуковая установка, видимо, сопровождавшая демонстрантов на протяжении всего их пути от Советской до обкома. Количество и разнообразие динамиков внушает уважение – музыку и лозунги, наверное, было слышно даже в Заречье. На борту кузова отчетливо виден кумачовый транспарант «Да здравствует 33-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции». Смонтирован агрегат на шасси легендарного ГАЗ-51, самого массового советского грузовика (почти за три десятка лет, с 1946-го до 1975-го, было выпущено почти три с половиной миллиона штук). На первом этапе своего существования «газоны» выпускались с деревянной кабиной, обшитой стальным листом, именно такой, как на фото, а элегантной обтекаемой цельнометаллической обзавелись только в середине 1950-х.

Информация частично взята с сайта «Тула ушедшего века».

Вернуться к оглавлению.

Автобус Тула – Москва на улице Советской, 1950-е гг.

Автобус Тула – Москва на улице Советской, 1950-е гг.

Нынче модно говорить, что география – это данность. Тула некогда возникла как крепость, прикрывавшая Москву с юга, и с тех пор судьбы нашего города теснейшим образом связаны со столицей. До Москвы долгое время добирались пешком или на лошадях, с 1868 года – по железной дороге. Поезда – это, конечно, здорово, но покупка билетов на южное направление (а через Тулу в те годы ходили все поезда в Крым и многие – на Кавказ) в советское время была делом непростым, тем паче в сезон. И только в 1950-м, когда была капитально реконструирована (а по сути – построена заново) автодорога от Москвы до Симферополя, появилась доступная широкой публике альтернатива – междугородный автомобильный транспорт.

В те годы от Тулы до Москвы можно было относительно просто добраться на такси. Не новый, но вполне комфортабельный ЗиС-110 или ЗиМ довез бы вас в столицу от тульского автовокзала за три с небольшим часа. Здоровенные машины с тремя рядами сидений могли взять на борт аж семерых пассажиров: двоих – на диване рядом с водителем, двоих – на откидных сиденьях среднего ряда, и троих – на роскошном заднем диване. Автору этих строк как-то довелось поездить в ЗиМе, правда, уже пожилом, но внушавшем уважение.

Из нынешних по плавности хода и простору в салоне с ним могут сравниться разве что автомобили представительского класса, широкой публике недоступные. Тогда же поездку в Москву на длинной черной машине мог позволить себе простой смертный. При тарифе 10 копеек за километр, плюс 20 за посадку (в ценах 1961 года) и полной загрузке выходило чуть более двух с полтиной на брата – сумма ощутимая, но вполне подъемная. Зато чего стило удовольствие прокатиться с ветерком по новенькой ровной трассе! А главное, что особенно ценилось молодежью – не нужно было ждать и толкаться в очередях. Приехал на автовокзал – и часа через три ты уже в «лучшем городе Земли», по меркам середины ХХ века скорость просто невероятная.

Для граждан более экономных в том же 1950-м были открыты автобусные рейсы из Москвы в ближние и дальние города. Существовал даже автобус Москва – Симферополь, проводивший в пути примерно 40 часов, без учета времени на ночевку (для этого были предусмотрены специальные гостиницы). На крымской линии работали автобусы ЗиС так называемого первого класса, перевозившие в мягких самолетных креслах всего 14 пассажиров. В города, располагавшиеся ближе к столице – Тулу, Орел, Курск – ходили машины попроще. Линию Тула – Москва, в частности, обслуживали автобусы ЗиЛ-158, один из которых и запечатлен на фото.

Эти машины были разработаны на столичном Заводе имени Лихачева и серийно выпускались с 1956 года. Конструкция имела немало общего с самолетом – каркас несущего кузова обшивался алюминиевыми листами при помощи закрепок, головки которых хорошо видны на фотографии. Кузов был сделан обтекаемым с явной оглядкой на американские автобусы тех лет. В 1959-м производство ЗиЛ-158 передали на автобусный завод в городе Ликино-Дулево Московской области. Всего до 1971 года было выпущено почти 72 тысячи экземпляров, которые стали своего рода визитной карточкой эпохи. Работали они во всех уголках нашей необъятной страны. В салоне именно такого автобуса произошел конфликт между пьяницей Федей и студентом Шуриком в исполнении Алексея Смирнова и Александра Демьяненко, закончившийся бессмертной фразой «Надо, Федя! Надо!».

Срок службы ЗиЛ-158 был недолгим, самое больше – лет десять. Единичные экземпляры дожили до начала 1980-х в качестве служебных, а большинство либо сгинули в металлоломе, либо использовались как бытовки на дачных участках. Нынче при их упоминании принято презрительно морщиться и упоминать тесный салон, слабый двигатель, и в особенности – узенькие ширмовые двери, устроенные так, что пассажир в спешке обязательно пачкал одежду об их внешние створки, открывавшиеся не внутрь, как у более поздних автобусов, а наружу. Объемистые сумки приходилось запихивать под ноги или держать на коленях. Однако по сравнению с автобусами предыдущего поколения, известными нам, например, по фильму «Место встречи изменить нельзя», ЗиЛ-158 выглядел просто гостем из будущего. На городских маршрутах (а именно там использовалось подавляющее большинство «сто пятьдесят восьмых») его недостатки доставляли массу неудобств, однако при поездке на дальние расстояния они не имели никакого значения. На мягких, с толстенными подушками, сиденьях помещалось 32 пассажира. Автобус неспешно проезжал по тульским улицам, выбирался на трассу, разгонялся до крейсерских 50 – 55 километров в час и спокойно катил в сторону столицы, лишь в населенных пунктах снижая скорость до сорока.

В Москве автостанция располагалась на улице Житной, 10, в южной части Садового кольца, в двух шагах от станции метро «Добрынинская». Кстати, интересная деталь: в отличие от линии Москва – Симферополь, маршрут на Тулу обслуживался тульским автопредприятием. Именно поэтому на автобусе красуются маршрутные таблички «Тула» и «Москва», именно в таком порядке, а не наоборот. О тульской принадлежности говорит и государственный номерной знак образца 1946 г. с желтым фоном и черными буквами «ТО», обозначающими Тульскую область. Более привычные моему поколению черные номера, на которых белой краской наносилась надпись формата «две цифры-две цифры-три буквы», появились примерно в те же годы – в 1959-м. Базировались автобусы в тогдашней Туле на улице Коминтерна, где пассажирское автопредприятие просуществовало до начала 2000-х. Нынче на этом месте располагается торговый центр.

Вернуться к оглавлению.

Кинотеатр «Центральный», 1955 г.

Кинотеатр «Центральный», 1955 г.

Одним из главных украшений главной улицы советской Тулы – Коммунаров, в 1963 г. переименованной в проспект Ленина, был и остается кинотеатр «Центральный». Пожалуй, каждый тульский фотолюбитель 1950-х – 1980-х не мог не запечатлеть его в кадре. Об особенностях архитектуры роскошного здания с колоннами, двухэтажным фойе и двумя кинозалами мы уже писали в выпусках нашей рубрики. Сегодня же остановимся на мелких, но существенных деталях, весьма характерных для 50-х годов ХХ века.

Одна из таких деталей – высоченный, выше окон второго этажа, столб уличного освещения. Такие столбы представляли собой железобетонную или стальную опору, смонтированную на массивном четырехугольном цоколе. Опору венчали литые чугунные кронштейны с подвешенными на них светильниками. Люминесцентных ламп тогда еще не было, использовались лампы накаливания мощностью не менее 300 ватт. В процессе работы такая «лампочка Ильича» разогревалась до полутора сотен градусов, а при попадании на нее снега или дождевой воды взрывалась, словно граната. Поэтому тонкостенную нежную колбу приходилось защищать толстенным плафоном из прозрачного стекла. Конечно, световой поток такого фонаря не сравнить ни с нынешними светодиодами, ни даже с поздними советскими светильниками, в которых использовались ртутные лампы, но в 1950-х даже такое уличное освещение было роскошью. На окраинах оно попросту отсутствовало как класс.

Примерно на половине высоты столба красуются уличные часы «Стрела». На снимке толком не видно ни стрелок, ни циферблата, но массивный цилиндрический корпус с двумя ободками по краям и форма навершия никаких сомнений не оставляют. Выпускались они на Первом Московском часовом заводе, и встречались, кажется, во всех уголках бывшего Союза. Такие часы висели в заводских цехах, на вокзалах, в школах, в учреждениях… На официальном языке они именовались «электровторичными», или просто «вторичными». В огромном (диаметром целых 60 см) корпусе не было часового механизма как такового, а были лишь электромагнитный привод, толкавший стрелки, да система подсветки циферблата. Где-то в недрах одного из официальных зданий Тулы скрывались первичные часы. Вот они не только отсчитывали время, но и передавали по специальным кабелям электрические сигналы, которыми приводились в движение стрелки вторичных часов. В результате любые уличные часы в городе всегда показывали одно и то же время. Все это вместе взятое называлось «системой единого точного времени», или «системой часофикации». Проработала она, кажется, до конца 1980-х годов.

Приблизительно датировать фото можно по висящим на стене и балюстраде кинотеатра афишам. Над входной дверью, под полуциркульным окном второго яруса фойе, можно рассмотреть плакат с датами «10 – 17» и надписями «Фестиваль кинофильмов» и «Крутые горки». Речь идет о фестивале местного значения – традиция проведения Московского международного кинофестиваля была прервана в 1941-м и возрождена только в 1959-м. Зато фильм, представленный на афише, достаточно известен по сей день. Повествовал он о нелегкой жизни Степана Фролова, уроженца села Крутые Горки, который после долгих лет отсутствия приехал на родину, чтобы возглавить здешний колхоз. В ленте фигурировали хищение социалистической собственности, предшественник-злодей, борьба за трудовую дисциплину и выполнение плана, и даже любовь – как это чаще всего водится в советском кино 1950-х, несчастная. Героиня осталась с постылым, но законным мужем и с сыном, а герою пришлось, что называется, взять волю в кулак. В те времена считалось, что негоже приносить интересы семьи и особенно – детей в жертву личному благополучию. До эпохи «Иронии судьбы» и «Служебного романа», где пропагандировались совсем иные ценности, оставалось добрых два десятка лет.

«Крутые горки» официально вышли в 1956-м и, говорят, пользовались определенным успехом. Однако нам представляется, что основная масса зрителей, толпящихся у входа в кассовый зал, стремится посмотреть не нравоучительный советский, а наоборот, глубоко буржуазный фильм «Милый друг» (его скромную афишу можно рассмотреть на балюстраде). Экранизация романа Ги де Мопассана была снята в 1954-м, вариант с советским дубляжем вышел в марте 1955-го. Шествие по экранам на одной шестой части суши было победоносным – фильм посмотрели целых 20 миллионов советских граждан! Оно и неудивительно – в течение более чем полутора часов можно было лицезреть в натуральных цветах все прелести и пороки жизни буржуазной Франции 1880-х. В общем, как в популярных советских анекдотах про загнивающий Запад и про «три заграничных слова – мезальянс, адюльтер и кобеляж». Тогда, в отсутствие телевизоров, любое новые, а паче заграничное кино было окошком в мир, и граждане активно этим пользовались. Возможно, в СССР фильм попал еще и потому, что снимался он силами аж трех стран – относительно дружественной Франции, нейтральной Австрии (как раз в 1956-м ее территорию покинул последний советский солдат) и самой что ни на есть социалистической Германии – ГДР. Кстати, исполнительница главной женской роли, французская актриса Анн Вернон, известная советскому зрителю по фильму «Шербурские зонтики» 1964 года, недавно отметила 101-й день рождения.

Вернуться к оглавлению.

Водная станция, 1955 г.

Водная станция, 1955 г.

Тула – город почти исключительно сухопутный. Нет в нем ни моря, ни озера, а реки Упа и Тулица знамениты главным образом тем, что энергией их воды долгое время приводились в движение станки да кузнечные молоты. А ведь триста с лишним лет назад, в начале XVIII века, Тула едва не стала одной из водных столиц России. В 1702 г. по указу Петра I началось строительство Ивановского канала, который должен был соединить реку Шат – приток Упы – с верховьями Дона в районе Иван-озера. Помимо прокладки канала, пришлось построить 33 шлюза, два или три из которых находились в черте нынешней Тулы. В 1707 г. через наш город прошел первый караван судов. Однако оказалось, что новая водная система может использоваться всего лишь несколько месяцев в году, в половодье. В 1720 г. работы на канале были прекращены, хотя формально он считался действующим до середины XIX века. По одной из легенд, камни из разобранных шлюзов частично были использованы для строительства зданий оружейного завода, а частью легли в фундамент построенного в 1843 г. памятника на Куликовом поле. Остатки деревянных шлюзов сохранялись кое-где еще и в 1920-е годы. Ныне о канале напоминает лишь название села Иван-озеро, а место, где он некогда пролегал, скрывается под водой построенного в 1932 г. Шатского водохранилища.

К идее о том, чтобы сделать Упу полноводной, вернулись уже после Великой Отечественной. Существовали планы постройки в ее верховьях крупного водохранилища. Русло реки в черте Тулы предполагалось спрямить, и еще до заполнения его водой возвести поперек него мост для автодороги и трассы скоростного трамвая. К середине 1980-х мост успели построить, находился он неподалеку от нынешней улицы Академика Насоновой. Помню, сюрреалистическое было зрелище – идешь по тропинке, за спиной речка Рогожня и улица Новомосковская, кругом бурьян в рост человека и никаких следов реки, вдруг бац – новехонький железобетонный мост из ниоткуда в никуда. На него должна была выйти улица Рязанская, которая образовывала в том районе замысловатую петлю. Впрочем, существует мнение, что это был не мост, а всего лишь путепровод, часть будущей транспортной развязки. Так или иначе, для меня он остался одним из самых сильных воспоминаний детства. О мосте в чистом поле мало кто знал, простоял он до начала XXI века и был без лишнего шума снесен при прокладке нынешнего Восточного обвода. От планов же по строительству водохранилища и вовсе осталась лишь строчка в тульском телефонном справочнике 1974 года «Дирекция строящегося Верхне-Упского гидроузла».

В общем, за три века так и не появилось в нашем городе коммерческого судоходства. Зато военных моряков с тульской землей связано немало, достаточно вспомнить капитан-командора Чирикова или контр-адмирала Руднева. В советское время призывников для службы на флоте готовила Тульская морская школа, занимавшая здание Преображенской церкви (сохранилось; ул. Менделеевская, 13-а). Посильный вклад в обучение будущих мореманов вносила и водная станция общества «Динамо». В 1950-х водно-спортивное хозяйство занимало оба берега Упы, все лето здесь кипела жизнь. На правой, «подьяческой», стороне располагались трибуны для зрителей, вдоль берега теснилось множество гребных лодок. Граждане могли прокатиться вверх по Упе или даже организовать себе небольшой пикничок на речном берегу. На левой, «чулковской», стороне все было гораздо серьезнее. Здесь находилось деревянное, с колоннами, здание базы, располагавшееся там, где сегодня находится автостоянка перед торговым центром. Одна из хозпостроек, прекрасно видная с Чулковского моста, была выполнена в виде силуэта корабля с форштевнем и ходовой рубкой. А возле берега были пришвартованы два хоть и маленьких, но настоящих военных корабля, которые и запечатлены на фото.

Один из них, тот, который справа – бронекатер проекта 1125, самый массовый в советском речном военном флоте. Спроектирован он был в 1932-м в Ленинграде, выпускался в Зеленодольске с середины 1930-х до конца 1940-х. Всего было построено около 200 единиц. Небольшой, длиной менее 23 метров, кораблик имел осадку всего в полметра, что позволяло ему действовать на самых разных водоемах – от Пинских болот и Припяти до Днепра и Волги. Основным вооружением катера была танковая башня со штатной пушкой, для защиты от авиации предусматривались три крупнокалиберных пулемета на боевой рубке. В кормовой части могли устанавливаться либо еще один пулемет, либо пусковая установка для реактивных снарядов, такая же, как на знаменитой «катюше». Броня защищала экипаж от пуль и осколков, 800-сильный бензиновый мотор позволял развивать скорость до 18 узлов (около 30 км/ч). «Малые» бронекатера, как их называли моряки, были для своего времени грозным оружием, и сыграли свою роль в Великой Отечественной. Более десяти таких катеров установлены в качестве памятников на просторах бывшего Союза. Наиболее известен среди них бронекатер БК-31, воевавший в Сталинграде и погибший в ночь с 8 на 9 октября 1942 г. Позже на его корпусе обнаружили более ста пробоин от снарядов и осколков. Когда в 2017-м два плавучих крана поднимали его на поверхность, все проходившие мимо теплоходы салютовали гудками ветерану, израненному, но до конца выполнившему свой долг. Сегодня героический бронекатер отреставрирован и установлен в качестве памятника на берегу Волги.

Катера запечатленной на фото модификация – с башней танка Т-34 – выпускалась с 1942 года, поэтому какое-то их количество дожило до мирных времен. На судне демонтировано все вооружение, кроме пушки, зато боевая рубка и обе мачты сохранились великолепно. На палубе установлены скамейки – видимо, катер использовался для речных прогулок или в качестве плавучей трибуны. Тип второго судна определить, к сожалению, не удалось. Скорее всего это один из так называемых разъездных катеров, использовавшихся на флоте для поездок высокого начальства на берег или между кораблями. Когда именно он перестал использоваться по назначению, неясно, но его корпус со следами серой «шаровой» и вишневой краски потом еще долго лежал на берегу Упы возле Чулковского моста, и сгинул в металлоломе уже в 1990-е. Куда и когда делся бронекатер – пока в точности неизвестно. По слухам, его увезли из Тулы в 1970-х годах.

Вернуться к оглавлению.

Дворец пионеров, 1955 г.

Дворец пионеров, 1955 г.

Это здание, запомнившееся моему поколению как Дворец пионеров, стало одной из тульских достопримечательностей, пожалуй, с момента своей постройки в 1889 году. Тогда оно горделиво возвышалось над окружающей застройкой, по большей части одно- и двухэтажной, подчас весьма непрезентабельной. Исключение составляла лишь Крестовоздвиженская церковь, ныне утраченная (сейчас на ее месте одноименная площадь с фонтаном). Большой купол просматривался издалека, листы его кровли были офактурены под рыбью чешую. Знаменитый тульский рыбопромышленник Игнатий Козьмич Платонов строил дом в первую очередь под собственный магазин, который занимал значительную часть первого этажа, а умение себя подать всегда ценилось в купеческой среде. Однако торговля торговлей, а хороший арендатор никогда не помешает, поэтому на втором этаже нового здания разместилась Тульская городская дума. Было здесь и гарнизонное офицерское собрание, и ряд мелких заведений вроде похоронного бюро – место-то бойкое, самый центр города. После революции 1917 г. рыбный магазин существовал здесь, по-видимому, до начала 1930-х. Остальная часть здания была занята всевозможными учреждениями, конторами и конторками, которых в 1920-е гг. во всех губернских городах расплодилось сверх всякой меры. Здесь, например, помещались Тульская контора Госрыбсиндиката (Союзного государственного синдиката рыбной промышленности), Отместхоз (Отдел местного хозяйства, ведавший мелкими фабриками и заводиками, отобранными у буржуев в 1918-м), Тульский союз жилищно-арендной и строительной кооперации «Новое Жилище». Умели все-таки в те времена придумывать названия, не то что сейчас.

К середине 1930-х Советская власть стала вкладывать серьезные средства в воспитание подрастающего поколения, и в 1937 г. в здании открылся Дворец пионеров. Поскольку дети, как известно, наше будущее, простой сменой вывесок дело не ограничилось. Здание было полностью реконструировано, восточная часть – искусно надстроена третьим этажом. Оригинальную чешуйчатую кровлю центрального купола не тронули: с тех пор, как ее уложили, на тот момент прошло менее полувека, а для хорошего дореволюционного железа пятьдесят лет – не срок. Кровлю купола заменили, видимо, уже после Великой Отечественной. Однако надо отдать должное тогдашним мастерам – сделали это настолько аккуратно, что сегодня она воспринимается как оригинальная. Второе крыло Дворца осталось двухэтажным, зато его украсили фигуры юных пионеров. Они-то и стали своего рода изюминкой этого снимка.

На фото хорошо видно, что фигур двенадцать – по числу полуколонн, украшающих фасад левого крыла. Над каждой полуколонной карниз здания образовывал тяжеловесный выступ, а уж над выступами помещались декоративные тумбы. Их и использовали в качестве постаментов для новых скульптур. Пространство между тумбами при этом было заполнено, по-видимому, кирпичной кладкой, образовавшей своего рода декоративное ограждение. Над скульптурами 1930-х – 1950-х в наше время зачастую если не смеются, то добродушно подтрунивают: дескать, и сделаны-то они грубо, и позы-то у них неестественные, и пропорции неправильные… Между тем в силуэтах статуй, некогда украшавших тульский Дворец пионеров, чувствуется рука мастера. Даже на любительском фото, с которым мы имеем дело, видно, что они не стоят как истуканы – они словно бы парят в воздухе. Динамичные позы, стройные силуэты, кто-то трубит в горн, кто-то запускает модель самолета. Все устремлены ввысь, в будущее, словно бы в противовес окружающей приземистой дворянско-купеческой архитектуре центра Тулы. Как написал про те времена малоизвестный, но талантливый писатель и поэт Владимир Файнберг:

«Счастливые не от богатства,
Росли мы на пыльных дворах,
Всесветное красное братство
Лелея в ребячьих сердцах…
Над карканьем толстых торговок,
Как нашей мечты делегат,
Всплывал, невесом и неловок,
Серебряный аэростат…»

Судя по всему, скульптурное оформление фасада было чьей-то авторской работой – во всяком случае отыскать следы вторых таких же пионеров на просторах бывшего СССР нам пока не удалось. Главной бедой тогдашнего объемного декора было то, что изготавливался он из бетона, технология изготовления которого была еще очень далека от совершенства. Да и качество материалов, особенно цемента, о ту пору оставляло желать лучшего. Как бы там ни было, прожили статуи недолго. Когда именно они исчезли, пока достоверно не установлено. По-видимому, произошло это в 1970-х, когда такие вещи не принято было афишировать. Вероятно, одновременно со статуями исчезло и ограждение между тумбами, и фасад вновь стал почти таким же, как и в начале ХХ века. А пионеров все равно жалко.

Кстати, для того, чтобы запечатлеть статуи для потомков, фотографу пришлось приложить немало старания и терпения. Возможности тогдашних фотопластинок и фотопленок, в отличие от цифровых матриц нынешних фотокамер, было достаточно ограниченными. Кстати, качество фотоснимка говорит о том, что сделан он на так называемую малоформатную пленку (всем известный формат кадра 24х36 мм), и скорее всего фотоаппаратом не самого высокого класса. Так вот, если просто выбрать композицию и нажать на кнопку, снимок получился бы либо слишком контрастным, состоявшим только из черных и белых деталей, либо серым, невыразительным, а светлые статуи просто потерялись бы на фоне неба. Поэтому нужно было выбрать для съемки солнечный день и притом его середину. Это хорошо видно по расположению теней на переднем плане, лучи света падают на фасад практически параллельно направлению улицы Фридриха Энгельса. Снимок, видимо, сделан осенью – в это время года небо уже не такое яркое, как летом, и больше шансов, что статуи будут выделяться на его фоне. Прекрасно видны центр здания и часть правого крыла, несмотря на то, что они остались в тени. Для верности в таких случаях обязательно делали несколько кадров с разной экспозицией. Однако самое главное начиналось, когда фотограф приходил домой и уединялся в темном чулане, плотно закрыв дверь и завесив тканью все щели. Там происходило неведомое нынешним поколениям таинство обработки пленки. Подобрав рецептуру проявителя, время обработки и пустив в ход некоторые хитрости (например, по одной из методик раствор ни в коем случае нельзя было перемешивать), можно было добиться необходимого результата, и получить одобрительно поднятый вверх большой палец друзей и коллег. А сейчас? Достал из кармана телефон, навел куда-то туда, коснулся экрана раз – снимок сделан, коснулся второй, третий – и твое творение уже увидели миллионы. Сплошная электроника и никакой романтики.

Вернуться к оглавлению.

Демонстрация на улице Советской, 1957 г.

Демонстрация на улице Советской, 1957 г.

Ноябрь у советских граждан, как мы помним, прочно ассоциировался с Октябрьскими праздниками. Для детей, которые еще не понимали, почему революция – Октябрьская, а ее годовщина отмечается в ноябре, в детских книжках и в журнале «Мурзилка» печатали особые пояснения. Как сейчас помню одно из них: дескать, старая Россия была насколько отсталая, что даже календарь там отставал от прочих стран на целях тринадцать дней. Нынче это напоминает тезис о том, что Пушкин был первым коммунистом, ибо именно он еще в 1833-м сказал, что «Октябрь уж наступил». Но шутки шутками, а две демонстрации – на 1 мая и на 7 ноября – были неотъемлемой частью жизни всех поколений, исключая разве что дошкольников. Если вы где-то учитесь или работаете – извольте к восьми утра быть празднично одетым и в назначенном месте. Мест таких в городе было по нескольку в каждом районе. В них формировались колонны демонстрантов. Затем они по строго определенным маршрутам двигались в центр города, чтобы продефилировать перед трибуной, установленной на площади Восстания, откуда их приветствовали руководители города и области.

В голове каждой колонны красовался транспарант с названием предприятия или организации, изготовленный сообразно вкусам директора и финансовым возможностям. У кого-то были просто таблички с названием, а у кого-то – целые сооружения на колесах, выполненные из фанеры и жести. Некоторые из них представляли собой настоящие произведения искусства – примером может служить видимый на фото транспарант Тульского механического института. В изображенной на нем композиции можно рассмотреть и шестерню, и колосья, и чей-то силуэт. Установить, чей именно, уже не получится. В институтах вся агитация, как правило, делалась силами самих же студентов, а покрытые пылью веков эскизы, хранившиеся в шкафах институтской парторганизации, наверняка сгинули в 1990-е. А ведь каждый эскиз обязательно утверждался партийным начальством, внимательно изучавшим его содержание на предмет, как тогда говорили, идеологической выдержанности. В армии с этим было проще – рисовать, скажем, Ленина для стенда или стенгазеты можно было только с разрешения политотдела части. Причем в зависимости от того, в каком уголке Союза происходило дело, черты лица Владимира Ильича могли существенно варьироваться. В республиках Прибалтики они носили выраженный нордический характер, в РСФСР были ближе всего к оригиналу, ну а в Средней Азии акцент делался на выступающие скулы, остренькую бородку и раскосые глаза. Поменять пиджак и галстук на халат и тюбетейку – и будет мудрый восточный старичок, только без пиалы с зеленым чаем. Что это было – мода, негласный обычай художников или же официальная методичка, в точности неизвестно, но явление такое существовало, и естественно, служило пищей для огромного количества шуточек и анекдотов. Правда, во второй половине 1950-х их еще побаивались рассказывать в людном месте – все антисоветское расцвело пышным цветом тридцать лет спустя.

Помимо транспаранта, каждую колонну украшало множество красных флагов. Очень популярен был набор, который, как сейчас помню, продавался в том самом «Детском мире». Даже иногда жалею, что в 1991-м не купил его на память. Полотнищ там было шестнадцать штук – одно побольше, государственный флаг СССР, а прочие поменьше – флаги союзных республик. Вместе они должны были символизировать единство народов Советского Союза, чему официальная пропаганда всегда уделяла большое внимание. Была такая песня про «пятнадцать республик, пятнадцать сестер», на стихи Михаила Пляцковского. Та самая, где «шлет азербайджанец привет свой “салам!” литовским равнинам, молдавским садам», и где «туркмен, украинка, латыш, белорус зовут отчим домом Советский Союз». Государственная символика времен позднего СССР, привычная моему поколению, складывалась в конце 1940-х – начале 1950-х, и глядя на нее, чувствуешь, что делали эти гербы и флаги профессионалы своего дела. В том числе и с учетом того, как шестнадцать флагов будут смотреться вместе. Преобладающим цветом был, естественно, красный, далее следовали голубой, синий, зеленый, и совсем в небольших количествах – белый. Мне всегда больше всего нравился флаг Белорусской ССР, украшенный вертикальной полосой с красно-белым орнаментом, напоминавшим национальную вышивку. Между прочим, по утверждениям академика Рыбакова, орнамент этот называется «четырехчастные ромбы», появился он еще в эпоху древних славян, и символизирует засеянное поле, то бишь плодородие женщины и матушки-земли, которая тоже суть женщина. Кстати уж сказать, всего за пару лет до событий, изображенных на фото, флагов было на один больше. Шестнадцатая союзная республика, Карело-Финская ССР, была 16 июля 1956 г. понижена в статусе до автономной и под названием Карельской АССР включена в состав РСФСР (ныне – Республика Карелия, один из субъектов Российской Федерации).

Такой или похожий набор флагов союзных республик можно видеть на здании центрального городского универмага, который тогда еще не стал «Детским миром». Что же касается колонны, то во главе ее четко видно знамя. Неясно, знамя ли это института как такового, или же институтской партогранизации, но судя по исполнению (темно-вишневый бархат, вышивка), изготовлено оно скорее всего в сталинские времена. По тогдашнему обычаю, нести знамя должен был или кто-то из наиболее заслуженных ветеранов института, или глава институтской партийной организации. Кроме того, колонна украшена красными флагами произвольного размера. Официального статуса они не имели, но несмотря на это, использовались достаточно широко. Поодаль видны портреты руководителей партии и государства. Все это хозяйство было громоздким, занимало достаточно много места, и хранение его в промежутках между праздниками стоило институтской хозчасти немалой головной боли. Еще одной проблемой было после демонстрации собрать все флаги и транспаранты до единого и доставить их в родное учреждение. Обычно для этого использовался автобус или грузовик, аккуратно припаркованный поблизости от конечной точки движения колонны, где-нибудь выше по проспекту Ленина. Ну, а представителям организаций, не имевших собственного транспорта, приходилось нести плакаты и портреты обратно на себе. Правда, в 1950-х еще было немыслимо попросту побросать их в ближайшей подворотне, как это нередко бывало перед самым концом СССР.

Помимо демонстрации, снимок интересен тем, что на нем четко видны некоторые дома по улице Советской, ныне утраченные. Таков, например, двухэтажный дом в левой части кадра, на углу Центрального переулка. Когда его снесли, в точности неизвестно, но в 1980-х на его месте уже был безликий стеклянный павильон – своего рода филиал «Детского мира», где торговали крупной игрушкой, колясками и детскими велосипедами. Двухэтажный дом в правой части фото, на углу Советской и Фридриха Энгельса, по-видимому, стал жертвой строительства «белого дома», а видимый перед ним сквер был разбит в 1934-м на месте Спасо-Преображенского собора, закрытого в 1930-м и вскоре снесенного. Судя по трамвайным рельсам на переднем плане, снимок сделан примерно с места пересечения улиц Коммунаров классическим для подобных ситуаций способом – фотоаппаратом, поднятым на вытянутых руках над головами толпы. Для того, чтобы в таких случаях кадр был нормально скомпонован, а линия горизонта – не завалена набок, требовались немалое старание и опыт.

Вернуться к оглавлению.

Автостанция на площади Челюскинцев, 1960-е гг.

Автостанция на площади Челюскинцев, 1960-е гг.

Снимок сделан с одного из верхних этажей здания фабрики-кухни, точнее, его левого крыла. Именно там когда-то помещался учебный комбинат работников общественного питания. Попасть туда можно было, войдя в неприметную дверь с торца первого этажа и поднявшись по нескольким маршам узкой крутой лестницы – потолки на первых трех этажах здания были высоченными. Но разве это могло остановить человека столь увлеченного, как легендарный тульский фотохудожник Вячеслав Малахов?

На фото прекрасно видна старейшая церковь Тулы, сохранившаяся до наши дней – храм Благовещения Пресвятой Богородицы, единственный в Туле памятник архитектуры XVII столетия. Построен он был в 1692 г. на месте более раннего деревянного храма. С архитектурной точки зрения церковь относится к пятиглавым храмам так называемого московского типа: главный объем почти кубической формы украшен по углам пучками из трех тонких колонок, и опоясан широким карнизом с довольно-таки сложным узором. Окна обрамлены фигурными наличниками. Еще одна характерная для таких храмов деталь – полукруглые кокошники, размещенные над карнизом, по четыре штуки с каждой стороны. Четырехскатная кровля увенчана пятью главами на тонких изящных барабанах. Несмотря на то, что в барабанах нет окон, их поверхность также отделана затейливыми наличниками с полукруглыми завершениями. Лепные украшения в те годы были не в почете, весь декор храма выложен или вытесан из кирпича, благодаря чему и сохранился до наших дней. С востока к храму примыкает полукруглый выступ, в котором помещается алтарь – так называемая апсида, а с запада – трапезная и притвор, над которым возведена шатровая колокольня. Церкви с кровлей в виде шатра были очень распространены в России на протяжении полутора столетий, но в середине XVII в. по распоряжению патриарха Никона строительство подобных храмов было запрещено. Однако колоколен запрет не касался, и их продолжали возводить вплоть до петровской эпохи.

После того, как в 1932 г. Благовещенский храм был закрыт, долгое время в нем размещался склад бакалейных товаров. У новых хозяев не было не желания, ни возможности сохранять все архитектурные красоты здания, тем более что статус охраняемого памятника оно получило только в 1945-м. Результат мы можем видеть на фото: крест и часы на колокольне отсутствуют, металл с ее кровли ободран, да и покраски она не знала, пожалуй, еще со времен царя-батюшки. Колокола исчезли, видимо, еще в 30-е – тогда было очень модно сдавать подобные предметы для переработки на цветной металл, столь нужный промышленности. Зато кресты на самом храме каким-то чудом уцелели. На месте и оригинальные окна. В 1970-х, когда храм впервые отреставрировали, оконные проемы наглухо заложили кирпичом и побелили заодно со стенами. Вряд ли это было чьим-то злым умыслом. Старые деревянные оконные блоки к тому времени наверняка уже дышали на ладан, а изготовление новых было весьма дорогим удовольствием. Вероятно, такое решение рассматривалось как временное, однако новые окна появились в храме через два десятка лет, после того, как его в 1990-м передали верующим.

Автор этих строк еще застал автостанцию, которая размещалась прямо возле стен храма. Появилась она, видимо, еще в 1930-е. Здесь была конечная остановка маршрутов в Щекино, Первомайский, Венев, в шахтерские города и поселки на востоке области… На фото хорошо виден классический для тех лет автобус ЗиС-155, неспешно выезжающий на площадь Челюскинцев. Спроектирована эта машина была сразу после Великой Отечественной, с оглядкой на американские автобусы 1930-х. Налицо все узнаваемые элементы – небольшие раздвижные окна, над которыми расположены маленькие овальные окошки, широкий подоконный пояс, плоские лобовые стекла, наклоненные назад так, что их верхняя часть глубоко утоплена в передок кузова, массивная центральная часть облицовки радиатора… Солидно, добротно, хотя для 1950-х уже старомодно. Красили такие автобусы обычно в два цвета – красный или зеленый низ, желтый или белый верх. Выпускались ЗиС-155 с 1949-го по 1957-й, и сделали их не так уж мало – 21 тысячу штук.

Еще два таких же автобуса ожидают пассажиров рядом с церковью. А вот чуть ближе, возле угла соседнего дома, притаился в тени гораздо более пожилой аппарат, напоминающий тот, на котором Глеб Жеглов и Володя Шарапов гонялись по Москве за бандитами. Определить его модель невозможно по той простой причине, что подобные машины с деревянным кузовом на шасси грузовиков выпускали множество заводов, заводиков и мастерских. Здесь, судя по крыльям и оперению, в качестве основы послужил трехтонный грузовик ЗиС-5, а в каком именно уголке Союза на него установили деревянный кузов с простейшими сиденьями – установить уже не получится. Кстати, традиция продолжалась и позднее: памятная моему поколению «коробочка» тоже строилась на шасси грузовика, только чуть более совершенно – ГАЗ-51. Именно такие автобусы в 1950-х работали на пригородных маршрутах. И считались чуть ли не роскошью, потому как зачастую функции пригородного автобуса и вовсе выполнял грузовик с бортовым кузовом, в котором были смонтированы деревянные лавки, а сверху установлен фанерный короб. Зато такой транспорт гораздо более подходил для колей и ухабов. Асфальтовые дороги в окрестностях райцентров появились только в 1970-х, а кое-где их нет и по сей день.

Снимок сделан, судя по всему, в то время года, когда «в тени снег лежит, как гора, будто снег тот к весне непричастен, ходит дворник и мерзлый февраль колет ломом на мелкие части». Выглядел центр Тулы в те времена, прямо скажем, неказисто. Зато был густонаселенным, и доказательство тому – множество такси, запечатленных на снимке. Куда же таксист без клиента, тем паче что ни мобильных телефонов, ни даже радиостанций на этих машинах тогда еще не было? Среди такси не видно ни одной «Волги» – тогда, в 1957-м, они были редкой роскошью. Тульский таксопарк (который, кстати, располагался неподалеку, на улице Коминтерна) представлен исключительно трудягами-«Победами». У самой ближней, которая стоит возле фабрики-кухни, хорошо видна типичная окраска: темный низ, светлый верх и широкая клетчатая полоса посередине кузова. Та самая, которая «вам шашечки или ехать?». Во времена моего детства таксисты уже нашли себе более прибыльные экологические ниши, а вот пригородные автобусы отправлялись от Благовещенской церкви вплоть середины 1980-х, когда их перевели на новую автостанцию «Заречье» под Демидовским путепроводом.

Автор фото – В. Малахов

Вернуться к оглавлению.

Как бы там ни было, но декабрь в Туле второй половины ХХ века обычно бывал именно таким, как на фото – белоснежным, чаще всего пасмурным. И морозным – гражданин в правой части кадра спрятал нос в поднятый меховой воротник пальто. Обут прохожий в валенки с галошами – ходили о ту пору все больше пешком, да и в трамвае или в автобусе было ненамного теплее, чем на улице, а с русскими морозами шутки плохи. Тротуар под ногами гражданина не привычного нам грязно-бурого, а девственно-белого цвета. Причин тому две: во-первых, снегопад закончился недавно, а во-вторых, в те времена тульские дороги и тротуары еще не посыпали привычной моему поколению песчано-соляной смесью. Ее начали использовать для защиты от гололеда только в 1960-х, и для старшего поколения, заставшего голод военного времени, это выглядело дико. Как писал по этому поводу выдающийся русский прозаик Владимир Крупин, в 1962-м поступивший на первый курс института, «я увидел, что на тротуары валят соль, самую настоящую соль, которой я привык дорожить, когда к весне обрубали до полного уродства уличные деревья, используя для этого приспособление, именуемое экзекуторским словом – секатор». Зеленые насаждения на фото, кстати, тоже пребывают в своем естественном виде, безо всякой обрезки и кронирования.

Здание, запечатленное на фото, известно каждому туляку – это главный корпус городской больницы скорой медицинской помощи. Сейчас она называется Ваныкинской в честь основателя, купца Д.Я. Ваныкина, начавшего ее строительство в 1903-м и закончившего четыре года спустя. До 2004 г. больница именовалась в честь советского наркома здравоохранения товарища Н.А. Семашко, занимавшего этот пост целых двенадать лет – с 1918-го до 1930-го. Биография Николая Александровича была типичной для первой волны руководителей Советского государства. Родился в семье учителя, в студенческие годы состоял в марксистском кружке, за участие в революционном движении был исключен из Московского университета и отправлен в ссылку… на родину, в село Ливенское Елецкого уезда Орловской губернии. Что, впрочем, не помешало ему позже окончить медицинский факультет, правда, уже другого университета – Казанского. Того самого, в котором недолгое время подвизался и сам Владимир Ильич. В старом здании университета по сей день сохранилась каморка, при старом режиме служившая карцером, где некогда довелось сиживать студенту-первокурснику Ульянову. По словам тех, кому удалось ее посетить, темнота и визг старинного, помнящего Ленина, замка вызывают непередаваемые ощущения. Подобно Ильичу, Семашко много лет прожил эмиграции, вернувшись на родину только после Февральской революции. Одним словом, весь набор: из среды интеллигенции (ни в коем разе не рабочего класса!), образованный, с младых лет не любивший старую власть и с эмигрантским прошлым.

Имя первого советского наркома здравоохранения больница получила в 1924-м и носила его целых восемьдесят лет. Позже, в 1935-м, при помощи Семашко в ней был возведен просторный и хорошо по тогдашним меркам оснащенный хирургический корпус. В народе никогда не говорили «больница Семашко», а выражались просто – «повезли в Семашку», «встречаемся возле Семашки» и тому подобное. Название так укоренилось, что существует по сей день. И то сказать, ну мыслимо ли было в 1920-е, чтобы больница носила имя купца Ваныкина, будь он хоть трижды основатель? Да еще с такой неаппетитной специализацией, как гробовщик. А то еще трудящиеся неудобные вопросы начнут задавать, с чего это буржуй свой капитал аж в два миллиона золотых рублей не потратил на себя, любимого, а пожертвовал на строительство больницы? Да еще такой, чтобы любой туляк мог получить там медицинскую помощь качественно и совершенно бесплатно? Кстати, вопросы с финансированием деятельности подобных учреждений при царе-батюшке решались просто и элегантно. Часть капитала, пожертвованного на основание, клали в банк, а сумма вклада выбиралась с таким расчетом, чтобы процентов, начислявшихся каждый год, хватало на оплату текущей деятельности. При стабильной банковской системе и золотом рубле, одной из самых крепких валют в мире, такая схема работала как часы. А вот в 1922-м, когда золотой рубль уже несколько лет как скончался, а от банковских вкладов осталось одно воспоминание, пришлось даже вводить плату за лечение. Представляю, как несознательные граждане тихо хихикали по этому поводу – громко возмущаться уже было чревато. 

Однако самая загадочная деталь фото кроется за стволом раскидистого дерева. Это памятник, который, сколько я себя помню, украшал сквер перед больницей – на снимке видны лишь постамент да кусочек статуи. Подавляющее большинство туляков, в том числе и автор этих строк, были убеждены, что скульптура человека в пиджаке, с внушительной бородой, восседающего в уютном кресле, с книгой в руках, изображает того самого загадочного Семашку. Тем паче что на постаменте не было никакой поясняющей надписи. Каково же было мое изумление, когда из путеводителя по Туле 1973 года издания я узнал, что это памятник русскому физиологу И.П. Павлову. Какое отношение этот выдающийся ученый имел к Туле вообще и к больнице в частности, понять так и не удалось. Такое впечатление, что поступило указание украсить сквер перед больницей, и из числа имевшихся на какой-нибудь фабрике статуй выбрали хоть как-то подходившую по смыслу. Памятник, подобно многим его современникам, был изготовлен из бетона отнюдь не самого высокого качества, что в конечном итоге и определило его судьбу. Однажды в конце 1990-х утренние прохожие заметили, что бородатая фигура пребывает в какой-то странной и непривычной позе, словно бы человеку нехорошо, или же у него свело шею от простуды. Оказалось, что ночью сильно выпившие граждане, видимо, на спор, забрались на постамент и своротили статуе голову набок, слегка повернув ее по горизонтали. Часть шеи при этом просто рассыпалась, и голова великого ученого держалась лишь на ржавой арматуре. Попытки придать скульптуре первоначальный облик успехом не увенчались, и вскоре памятник тихо исчез. Отыскать его следы так и не удалось. А вот кованая решетка, видимая на переднем плане – оригинальная, хотя и сильно траченая временем.

Автор фото – И.Князев.

Вернуться к оглавлению.

Разнятся и даты его постройки: в одних источниках указан 1929-й год, в других 1930-й. Истина, думается, где-то посередине. Горкоммунхоз, он же городской отдел коммунального хозяйства, по-видимому, выступал заказчиком строительства, квартиры в доме действительно предназначались для рабочих, а возводился он скорее всего поэтапно. Постройка по тульским меркам тех времен была весьма масштабной: кирпичные стены, высоченные трехметровые потолки, огромные окна и целых семь подъездов (о ту пору в ходу был термин «парадное», нынче прочно связанный с Петербургом). Кстати, возводили такие дома практически полностью вручную, без каких-либо подъемных кранов, а из механизации использовались в лучшем случае ручные лебедки. Внешне постройка напоминала муравейник из-за хитросплетения лесов, по которым сновало множество рабочих с тачками. В этой роли тогда выступали по большей части крестьяне из окрестных деревень, целью которых было получить рабочую или строительную специальность, осесть в городе и забыть о малой родине как о страшном сне.

В конце 1920-х подобные дома строились во многих городах СССР, что даже было увековечено в стихотворении В.В. Маяковского «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», напечатанном в 1928 году. Герой, от лица которого ведется повествование, среди прочих достоинств нового жилья описывает белоснежную ванную, и в конце делает простой вывод: «Себя разглядевши в зеркало вправленное, в рубаху в чистую влазь. Влажу и думаю: – Очень правильная эта, наша, советская власть». В те времена принять ванну после многотрудной смены для простого рабочего было сродни чуду – при старом режиме пролетариям приходилось раз в неделю, по субботам, довольствоваться городскими банями. Предусматривались ли ванные изначальным проектом тульского дома горкоммунхоза, автору этих строк неизвестно. В аналогичных домах, построенных в те же годы на улице Тургеневской, из коммунальных удобств изначально были водоснабжение и канализация. Ванны в таких квартирах появились уже в 1960-х, и располагались они… на кухнях. Тогда же, с появлением в Туле газификации, в обиход вошли привычные моему поколению газовые колонки. До этого горячая вода, если в доме таковая предусматривалась, обычно нагревалась общим для всех квартир котлом в подвале. Топился такой котел углем, и именовали его на американский манер – бойлером.

Огромный дом Горкоммунхоза даже внешне не походил на застройку дореволюционной Тулы. Выстроен он был с явной оглядкой на модный в 1920-е конструктивизм. Окна в доме традиционной прямоугольной формы, однако композиционно они объединены между собой широкими темно-красными полосами, резко выделяющимися на желтом фоне фасада. Такие полосы напоминают ленточные окна – один из характерных признаков конструктивистского стиля. При этом рисунок оконных переплетов (две створки с форточками и над ними три вертикальных прямоугольных стекла) восходит к популярному в начале ХХ столетия стилю модерн. Еще одна характерная для конструктивизма черта – практически полное отсутствие лепных или металлических украшений. При этом фасад дома не плоский, как это нередко бывало в конце 1920-х – объем ему придают выступающие вперед массивные ризалиты, в которых расположены лестничные клетки. Еще одно обращение к прошлому – ступенчатый карниз. В то время такой декор считался старомодным, возвращаться к нему и прочим заимствованным из античности деталям стали только в конце 1930-х, с появлением так называемого сталинского ампира.

На первом этаже дома отчетливо видны большие стеклянные витрины, а выше них – вывески «Булочная». То, что их две, и расположены они по обоим фасадам здания – отсылка к капиталистическим временам, когда продавцу требовалось завлечь покупателя, а без крупной и яркой вывески этого не сделаешь. В конце 1920-х художники, видимо, просто не представляли, как магазинная вывеска может быть маленькой – это же не ларек какой-нибудь. Торговля хлебом просуществовала в этом здании вплоть до начала 1990-х. Отведенное под нее помещение было небольшим, однако на эти скромные квадратные метры, помимо хлебного, удалось впихнуть еще и крохотный бакалейный отдел. Фасованных круп тогда почти не было – все продавалось в развес. На прилавке лежала огромная стопа листов оберточной бумаги, рядом на полу стояли мешки с товаром, в каждом из которых красовался огромный алюминиевый совок, отполированный до зеркального блеска. Продавщицами были обыкновенно дамы монументальных форм, знающие себе цену, с прической по последней моде, на которой множеством шпилек крепилась кружевная шапочка, и обязательно с золотыми серьгами в ушах. Взявши от покупателя кассовый чек, труженица прилавка с размаху накалывала его на особый стальной штырь, сворачивала из листа бумаги огромный кулек, в который высыпала зачерпнутый совком сахар или крупу, укладывала кулек на весы, подсыпала недостающее (а чаще отсыпала чуть-чуть лишнего) и заворачивала упаковку так, что ее можно было нести домой в руках – не просыпалось ни крупинки. Все движения были молниеносными, изящными, точно выверенными за долгие годы – куда там цирковым фокусникам.

В углу таких магазинов частенько пылились контрольные весы, но ими никто не пользовался. Да и какой смысл обвешивать покупателя, много ли выгадаешь на копеечных пшене или перловке (гречка стоила недешево и была дефицитом)? Средством обогащения продавцов в таких магазинах служил нерафинированный сахар-песок, крупный, желтоватого цвета, который стоил, как сейчас помню, 90 копеек за килограмм. Перед тем как пустить его в продажу, мешки с сахаром хранили в подсобке, на деревянных поддонах, подставляя под них тазики с водой. Вода потихоньку испарялась, сахар прекрасно ее впитывал, мешковина помешать этому никак не могла, а полиэтиленовых вкладышей тогда еще не придумали. За месяц такого хранения 50-килограммовый мешок мог ощутимо прибавить в весе, что давало никем не учтенную прибыль, возникшую буквально из воздуха. Тут важно было не перестараться, иначе сахар начинал образовывать комки, а потом и вовсе превращался в монолит, напоминавший сахарные головы из кинофильмов. Знали ли об этом покупатели? Конечно, знали, но возмущались все больше про себя или на кухнях своих квартир. Особенно в конце 1980-х, когда после введения «сухого закона» граждане стали скупать сахар на самогон чуть не тоннами. Пришлось вводить сахарные талоны, которые надо было вначале получить в ЖЭУ, а затем еще отоварить в магазине – и покупателям приходилось брать что дают, дабы не остаться без домашнего компота и варенья.

Вернуться к оглавлению.

Тулякам, не имевшим домашнего телефона (шестьдесят лет назад таковых было подавляющее большинство), для того чтобы позвонить родственнику или знакомому, живущему в другом городе, нужно было приехать в один из таких пунктов. Внутри помещение было достаточно просторным, вдоль одной стены располагался барьер с несколькими застекленными окошечками, вдоль другой – телефонные кабины, посередине – стол со стопочкой бланков на серой бумаге, чернильницами и ручками. На моей памяти ручки были почти такими же, как сегодня, их обязательно привязывали веревочкой, чтобы не потерялись, но чернильницы еще сохранялись, хоть и пустые – шариковые ручки распространились в СССР только с середины 1960-х. Перед разговором заполняли специальный бланк, указав фамилию абонента, его город и номер телефона. Бланк отдавали в окошечко и терпеливо ждали, пока телефонистка дозвонится до нужного номера, и из висящего на стене динамика, затянутого тканью в мелкую клеточку (был такой термин «радиоткань»), раздастся голос, говорящий что-то вроде «Челябинск, вторая кабина». Пройдя в массивную дверь из полированного дерева с толстым стеклом, на котором был нанесен по трафарету номер «2», надо было снять трубку телефона и услышать знакомый голос. Если разговор предполагался долгий, можно было присесть в уголке на крохотной скамеечке. Иногда из динамика слышались фразы гораздо менее приятные – «Москва не отвечает, ждем, снимаем?» или «Воронеж, телефон ответил, абонент отсутствует». Последний вариант был самым обидным – в другом городе дома кто-то есть, но нужного человека нет (для эпохи коммунальных квартир ситуация типичная), так что хоть поговорить не удалось, но деньги все равно заплатишь.

Лично мне довелось бывать на таких переговорах один или два раза в жизни, и более всего запомнился стоявший в кабине массивный черный телефон. Почти такой же, как в конторах или квартирах, только без диска для набора номера – просто черный корпус и тяжеленная эбонитовая трубка с проводом в нитяной оплетке. По окончании разговора за него нужно было заплатить в том же окошечке, получив оторванный по линейке корешок квитанции. Если у абонента в другом городе тоже не было своего телефона, то ситуация усложнялась – на переговорный пункт приходилось ездить два раза. В первый раз назначали дату и время переговоров, которое и сообщали своему визави телеграммой, благо телеграф находился тут же: «Вы приглашаетесь на междугородный разговор с абонентом таким-то из города такого-то, такого-то числа в такое-то время, на переговорный пункт по такому-то адресу». Явившись в назначенное время, каждый участник разговора сообщал об этом своей телефонистке, после чего оба пункта соединялись между собой, и далее все происходило так же, как описано выше. В общем, междугородный телефон был услугой непростой и недешевой, а потому к нему прибегали в редких случаях – поделиться радостью или горем, обсудить событие, о котором не хотелось писать в письме, а то и просто услышать звуки знакомого голоса.

Мы часто вспоминаем наших мам веселый смех,
И боль потерь, и первые победы,
И в трубке телефонной сквозь пургу и треск помех
Родной далекий голос: «Милый, слышишь? Еду!».
Менялась наша жизнь вместе с шириною брюк,
И плечики опять приходят в моду.
А если посмотреть чуть-чуть внимательней вокруг,
То, Боже мой, как изменилось все за годы!

Левее по проспекту Ленина возвышается огромный жилой дом в стиле сталинского ампира, возведенный в конце 1950-х. Правее, перед зданием телеграфа – один из самых старых тульских кинотеатров, открывшийся еще в дореволюционные годы, «Форум» (тульские старожилы почему-то всегда произносили это название с ударением на последнем слоге). В 1954-м он был переименован в «Пионер». А еще правее, перед «Пионером», виден один из осколков застройки улицы Киевской – типичный для дореволюционной Тулы двухэтажный дом. Судя по лепным наличникам и украшениям на карнизах, возведен он был не так уж и давно – не позднее 1880-х – 1890-х. Стоять бы ему еще и сегодня, но в советское время подобная малоэтажная застройка считалась неприличной для главной городской улицы. К моменту съемки жить старому дому оставалось совсем недолго, и свидетельство тому – очень узнаваемый дощатый забор с козырьком в правой части снимка. Такими заборами в советское время ограждали стройплощадки и места сносов. В 1963-м на этом месте появился огромный и абсолютно безликий жилой дом (проспект Ленина, 18), в наши дни метко названный «хрущевкой-переростком».

Но глядя на снимок, на эту шумную летнюю суету, думать о грустном совсем не хочется. На улице Коммунаров зеленеет множество деревьев, граждане спешат по своим делам, иногда останавливаясь, чтобы выпить стакан газировки – тележка с нею видна в левой части кадра. Я еще помню продавщиц в белых куртках, которые ловко орудовали двумя рукоятками, одна из которых управляла подачей собственно газированной воды (стакан – копейка), вторая – сиропа (с сиропом стакан стоил три копейки). Особенно любившие сладкое могли заплатить пять копеек, и тогда добрая тетя набирала в стакан из вертикальных стеклянных трубок аж две порции тягучего яблочного или грушевого сиропа. Такая газировка называлась «с двойным сиропом», и далеко не все мальчишки подозревали о ее существовании.

Однако основное внимание фотографа, привлек, судя по всему, весьма редкий для наших краев автомобиль, который и занял место в центре кадра. Это чехословацкая «Шкода-1201», для начала 1960-х вполне современная – выпускали ее с 1955 года. Иностранные машины, хотя бы и из социалистических стран, попадали в СССР крайне редко. Закупали их небольшим партиями, обычно для нужд каких-то конкретных министерств и ведомств. Изо всего модельного ряда «Шкоды», выпускавшегося в Млада-Болеславе, для СССР выбрали одну-единственную грузопассажирскую модификацию с кузовом «универсал» грузоподъемностью 650 кг. За характерную форму боковин кузова на водительском жаргоне эту машину прозвали «толстушкой». Закупали ее для нужд Министерства торговли, использовали в качестве малотоннажного транспорта для развозки продуктов и промтоваров по магазинам. Мощность мотора составляла всего 40 лошадиных сил, зато и расход топлива даже с полной загрузкой легко укладывался в 10 литров на 100 километров, а бензин о ту пору стоил всего-то 10 копеек за литр. В эксплуатации чешская машина оказалась куда как дешевле отечественной «буханки» (ее выпускали с 1958-го), а тем паче полноценных грузовиков. Конкурировать с ней могли разве что «Москвичи» с кузовами «универсал» и «фургон». Да вот беда – выпускались они в крайне небольших объемах, поскольку мощности МЗМА (Московского завода малолитражных автомобилей) были загружены выпуском легковых машин, в том числе на экспорт. Да, было такое время – «Москвичи» неплохо покупали во всем мире, от Бельгии до Индонезии. Что же касается «Шкод-1201», то за пять лет (1957 – 1961) их в СССР завезли менее 10 тыс. штук, после чего закупки были прекращены. Однако неприхотливая, компактная, надежная и экономичная машинка так полюбилась нашим людям, что некоторые ушлые граждане всеми правдами и неправдами стремились купить списанный экземпляр для личного пользования. Одна такая «Шкода» салатно-зеленого цвета дожила в Туле как минимум до конца 1980-х годов.

Вернуться к оглавлению.

Однако нас, балбесов среднего школьного возраста, влекла в Кремль не только и не столько красивая архитектура. Ходили упорные слухи о тайных камерах в толще стен и башен, о кремлевских подземельях, будто бы уводивших на территорию оружейного завода и далее – насколько хватало фантазии у рассказчика. Нам все казалось, что нужно только пролезть вон в ту нишу в стене, и за углом откроется темный коридор или ржавая дверь. Но увы – все доступные места были давно исследованы, а на то, чтобы попытаться проникнуть в стенную дверь возле башни Ивановских ворот, на высоте примерно трех метров, ни хватало ни духу, ни навыков. Тем не менее, церемония подъема на стены с почти полным их обходом повторялась каждый раз. Почти – потому что в башнях Пятницкой и Водяных ворот проемы были намертво перекрыты мощными сварными решетками. Насмотревшись в кино на викингов и рыцарей, мы представляли, каково было предкам стрелять через бойницы или отбиваться топорами от врагов, лезущих на стену по штурмовым лестницам.

И пытались постичь мы, не знавшие войн,

За воинственный клич принимавшие вой,

Тайну слова «приказ», назначенье границ,

Смысл атаки и лязг боевых колесниц.

Кстати, в зимнее время подъем на стену даже по обычной кирпичной лестнице превращался в настоящее приключение. К строительству Кремля, как известно, приложили руку итальянцы. У них на родине дожди выпадают куда реже нашего – поэтому сооружением системы водоотвода они не заморачивались. Во всяком случае, к таким выводам пришли архитекторы, осматривавшие тульские стены и башни в далеких 1950-х. После нескольких снегопадов, чередовавшихся с оттепелями, любая лестница в стене представляла собой ледяную плоскость. Точнее, даже не плоскость, а нечто вроде стиральной доски – над поверхностью льда чуть-чуть выступали углы ступеней. Скатиться по такой поверхности можно было быстро, правда, отбив себе сзади все, что можно, а вот подняться… Либо карабкаться, упираясь в углы руками и ногами, либо попытаться залезть на крышу одного из сараев, подходившую вплотную к внутренней стороне стены, и уже с нее забраться на заснеженный и обледеневший боевой ход. Ограждения тогда на нем не было никакого, а бетонная плита, которой он перекрыт, наклонена для лучшего стока воды. Так придумали не итальянцы, а советские реставраторы в 1960-х. Еще одно веселое место было в Никитской башне (это которая выходит на угол Менделеевской и Тургеневской): дверной проем, а сразу за ним – пустота. Один неаккуратный шаг – и ты с высоты второго этажа летишь вниз на каменный пол. Про эту же башню рассказывали (и до сих пор рассказывают) страшилки о том, что когда-то в ней была пыточная камера, а души замученных по вечерам усаживаются тут в кружок и обмениваются новостями.

Заканчивались похождения всегда одинаково: все вокруг становилось серым, на темном небе появлялся тонкий серп луны, на Менделеевской вспыхивали фонари, и сумерки сразу превращались в вечер. Спускались со стены обычно в полной темноте. Как мы ничего себе не сломали – уму непостижимо. Мобильников в те времена не было, за помощью пришлось бы бежать куда-нибудь на Советскую. Возле Кремля в 1980-х не нашлось бы ни одного исправного телефона-автомата – либо диск будет выломан, либо трубка оторвана, либо и то, и другое. Прошмыгнуть в арку – и бегом по переулку домой (благо жил я тогда неподалеку, на Советской), успеть, пока мама с работы не пришла, дабы не было лишних расспросов. Как раз примерно в это время из заводской проходной, что располагалась поблизости от нынешнего памятника чекистам, начинал тянуться рабочий люд. Со стороны «Филипповского» доносился запах свежевыпеченной сдобы, а троллейбусы, отстаивавшиеся на конечной «Площадь Челюскинцев», с завыванием, размешивая колесами снег с песком, устремлялись прочь, развозить граждан по домам.

Вернуться к оглавлению.