Добрынины во 2-ой половине XVII – 1-ой половине XVIII вв. Предыстория династии

Вадим КАСАТКИН

 

Впервые на страницах документов, связанных с Тулой, патроним «До­брынин» появился ещё в XVI веке. В писцовой книге тульского посада 1587— 1589 гг. упоминается крестьянин Предтечева монастыря Ивашко Добрынин. Жительство он имел в монастырской слободке в Никицком конце города и промышлял торговлей солью (для каковой на местном торге у него имелась скамья «направе от середнего ряда»)[1]. Однако «тот» ли это Добрынин? Да и фамилия ли это? К этому времени фонд наследственных семейных имён просто­народья ещё только начал формироваться. Предполагаемый патроним вполне мог являться отчеством, образованным от прозвища ивашкиного отца, и уже в следующем поколении «потеряться»[2]. Причём, нормативные крестильные имена ещё далеко не вытеснили из обиходной речи (и, соответственно, из дело­производства) подобные «продукты» устного народного творчества[3].

Общеизвестно, что представители самой «резонансной» ветви Добры­ниных записались в тульское купечество из кирпичников тульской Гончарной слободы[4]. А значит, и искать следы ранней истории рода следует в документах, связанных с этой, некогда едва ли не самой заметной в городе, корпорацией.

Геополитическая ситуация конца XVI века требовала от правительства экстренных мер по укреплению южных и западных рубежей государства. Од­нако возводить фортификационные сооружения оказалось попросту неко­му: демографический коллапс последних лет правления Ивана IV сказался даже на тех профессиональных сообществах, которые в прежние времена от дефицита квалифицированных кадров не страдали. Нехватка специалистов (оказавшаяся хронической) вынудила правительство в 1583—1584 гг. учре­дить особое ведомство для их учёта, получившее название Приказа каменных дел[5]. В Туле соответствующая корпорация была образована через 3 года после этого события. Государева жалованная грамота тульским кирпичникам, поми­мо констатации главных их обязанностей («Государево кирпишное дело»), декретировала и многочисленные преференции (включая безоброчную тор­говлю и беспошлинную добычу глины)[6]. Штат Каменного приказа комплек­товался из обычных посадских гончаров, которым обработка глины была «за обычай». Причём иные из их массированных мобилизаций предусматривали высшую меру наказания за укрывательство умельцев, по своей прямой про­фессии столь, казалось бы, далёких от интересов государственной важности[7]. Летом гончары несли государеву службу, а зимой пробавлялись своим при­вычным «ремеслишком горшечным»[8].

Предпринятая более четырёх столетий назад, попытка наследственного закрепления «кирпичной службы» (в случае Тулы вполне удавшаяся) значи­тельно облегчает наш сегодняшний поиск: Приказ каменных дел был заин­тересован в стабилизации фамилий, а также вынужденно «цеплялся» за от­чества (что немаловажно, поскольку фамилии тогда указывались далеко не во всяком документе)[9]. Источниками информации о XVII столетии являются, главным образом, Сметные росписи[10] и списки Приказа каменных дел[11]. Не только они. Но только они способны фундировать «нескладуху» разрознен­ных фактов прочным фактографическим основанием. Впрочем, прочность в данном случае заведомо иллюзорна: так мало сохранилось заветных источни­ков. Однако это фрустрирующее обстоятельство нисколько не умеряло (и не умеряет) ни поисковой активности, ни исследовательского пафоса.

Антропонимикон (набор личных имён) предлагаемого текста может показаться несколько «перегруженным», а написание самих имён — почти

вычурным. Но первое — следствие плодовитости его протагонистов (как и разнообразия их родственных связей), а второе — дань автора орфографиче­ским особенностям и языковому этикету соответствующей эпохи.

Опубликована пока только одна Смета (1669 года). Среди тульских кирпичников она упоминает Кленку Антюфеева сына Добрынина с сыно­вьями Ивашкой и Терешкой, а также Якушку Антюфеева сына Добрынина (едва ли есть основания сомневаться в том, что речь идёт о родных братьях) с племянником Ивашкой[12]. Однако у нас есть возможность несколько «удрев­нить» если не генеалогию, то хотя бы «следы присутствия» братьев в Туле. «Роспись тулским кирпичникам что у кого в моровоя поветрия жон детей и братьев и племенников померло и что на лицо в остатке» 1654 года свиде­тельствует о том, что «Клим [13] Антюфеев з женою и з детьми сам сем живы»[14]. Отсутствие в Росписи Якова не исключает возможности того, что он входил в число этих семи «счастливчиков»: кирпичникам запрещалось «разводить» семьи (возможно, для той же трансляции службы) [15].

Было бы «лукавством» и дальше «делать вид», что нам «невдомёк», кто из упомянутых Добрыниных был «первопредком» знаменитой купече­ской династии. Документы последней четверти XVII и 1-й половины XVIII вв. позволяют ретроспективному взгляду без метаний «сфокусироваться» на тех именах, которые уже названы. Отбросив «несолидные» суффиксы, на­зовём их повторно: Клементий и его сын Терентий. Едва ли нам удастся восстановить биографический контекст, но даже простая «каталогизация» сведений, касающихся ранней истории рода, представляется затеей, вполне оправданной.

Документы 2-й четверти XVII века с интересующей нас ветвью «не знакомы». Согласно Писцовой книге тульского посада 1625 года, среди ка­зенных кирпичников, владеющих лавками в Гончарном ряду местного торга, Добрыниных не было. Внимание невольно останавливает одно из их имён: Добрынка Киреев[16]. Тот же Добрынка фигурирует в списке Каменного при­каза 3 года спустя[17]. Но корректно ли очевидную связь данного, вполне «хо­дового» прозвища, и патронима, от него образованного, считать достаточ­ным основанием для возведения Добрыниных к фигуре почти «былинного» Добрыни? «Альтернативных» потомков у него, видимо, не было. Во всяком случае, документы их «не знают». Но, учитывая и географическую мобиль­ность населения приграничных районов (а Тула была в первой половине XVII века центром обороны Польской Украины Московии[18]), и «текучесть кадров» внутри самой корпорации, и профессиональные болезни (силикоз лёгких), повышавшие и без того высокую смертность, данная «кандидатура» на роль прародителя может быть одобрена лишь с очень высокой степенью гипотетичности.

Сметная роспись 1635 года среди кирпичников (закреплённых за од­ним из прясел острожной стены, которое они в случае оказии должны были защищать «с пищалми») называет Матюшку Добрынина[19]. Это — самое ран­нее (из известных нам) достоверное (в отличие от Ивашки из монастырской слободки) упоминание носителя данной фамилии в Туле. Однако генеалоги­ческую ясность вносит только описание Горшечного ряда местного торга Пис­цовой книги 1685—1686 гг.[20]. Среди торговых помещений, принадлежащих Добрыниным, в ней указаны клеть Терешки Клементьева сына, которой он владел по купчей 1669 года (т.е. того же года, что и Смета, впервые его упомя­нувшая), и клеть Ивашки Зотова сына, владевшего ею с братьями по старине, т.е. по наследству от деда Евтюшки[21]. Евтюшка и Антюфей — два простореч­ных варианта имени Евтихий[22]. Таким образом, Клементей, Яков и Зот явля­лись детьми Евтихия Добрынина и, соответственно, родными братьями.

Интересно, что в Росписи, итожащей ущерб от морового поветрия, Зот назван среди тульских драгун («жена жива сама пята»)[23]. В Калачном ряду

местного торга, согласно той же Писцовой книге 1685—1686 гг., находилась некогда лавка Матюшки Добрынина, фигуранта Сметы 1635 года (около 1646 года несколько лавочных мест, включая матюшкино, было взято под погост строящегося Казанского храма). Есть основания полагать, что Матюшка был четвёртым братом, также «ходил» в кирпичниках, но, подобно Зоту, предпо­чёл (вероятно, вынужденно) кирпичной службе воинскую[24].

В росписи Каменного приказа 1665 года из Добрыниных назван только Якушко (да и то в качестве беглого)[25]. Спустя 2 года в списке «недосылоч­ных» тульских кирпичников — Терешка Климов Добрынин[26]. Само строи­тельное ведомство настолько дорожило специалистами, что по отношению к беглым кирпичникам жёсткие дисциплинарные меры не были предусмотре­ны (хотя по возвращении «метати в тюрьму на время» их всё же рекомендо­валось). Видимо, этой относительной свободой перемещений объяснимы и все последующие исчезновения тех или иных из них со страниц доступной нам отчётности. А поводов для подобных «гастролей» к последней четвер­ти XVII века становилось всё больше: производство строительной керамики утрачивало эксклюзивный характер (расторопное крестьянство нечернозем­ных регионов страны (главным образом, ярославское и костромское) всё ак­тивнее осваивало хитрости «ноу-хау»). Появлялось всё больше заказчиков, желающих строить каменные храмы и вынужденных строить каменные пала­ты (следуя непопулярным, но оттого не менее настойчивым противопожар­ным мерам правительства). В строительном деле утверждался подряд.

В 1675 году ни Терешки Климова, ни Клима Антюфеева (впрочем, по­следний был к этому времени немолод) в приказном списке нет[27]. Через год в Смете они «появляются». При этом, Кленка Антюфеев сын указан с сыно­вьями Гришкой и Мартинкой, а «Терешка да Ивашка да Васка» — автономно от отца. В последующие 2 года Терешка «исчезает из поля зрения» воевод, зато Кленка неизменно присутствует вместе с «новым набором» сыновей (Ивашка, Петрушка[28], Васка, Викулка)[29].

К тому же времени относятся и сведения о частной жизни Добрыниных. В феврале 1677 года Клемен Антуфеев сын Добрынин купил у вдовой попадьи Анисьи Васильевой дочери дворовое и огородное место «на Туле на посаде в Кирпичной слободе в приходе церкви Пресвятые Богородицы, что за рекою за Упою, в Кирпичной слободе… идучи от колодезя, что в Кирпичной слобо­де[30], в Казенную слободу». В длину участок составлял 12 сажен, поперёк — 15 сажен с аршином (в огороде — несколько уже (12 сажен и 2 аршина)[31] и обошёлся покупателю в 7 рублей с полтиною. Через двор от него находилась главная площадь слободы, где «торгуют зглиною и сдровами»[32]. В декабре 1679 года тульский посадский человек Абакум Федотов сын Осетров продал половину своего лавочного места «по конец Сапожнова ряду» Клементею Антофееву сыну прозвища Добрынину»[33]. Климко Добрынин и в дальней­шем владел этим лавочным местом (записанным по-прежнему за Абашкой Осетровым) на границе Сапожного и Москотинного рядов[34]. Видимо, о том же самом лавочном месте тульского кирпичника Клима Добрынина в Меско­тинном ряду сообщает «Книга переписная таможенным, кабацким и прот­чим канцелярским зборам» 1749 года[35]. Иных сведений о бытовом и хозяй­ственном положении Добрыниных в XVII столетии пока не обнаружено.

В 1682 году тульские кирпичники (вместе со всей Тулой) присягали но­вым государям, Иоанну и Петру Алексеевичам. Возглавлял присяжной список их староста, Терентей Добрынин (что, судя по документам последующего вре­мени, свидетельствовало о его безусловном авторитете и достатке («состоя­ния доброго и трезвого»[36])). Вместе с ним целовали крест его отец, Клемен, и братья, Василей и Микула Клеменовы[37].

Таким образом, основателем будущей династии можно считать Евти­фея Добрынина, хотя на страницах документов он ни разу (за исключени­ем упоминания его, как деда) не «отметился». У Евтифея было (как мини­мум) трое сыновей, Клементей (Клемен, Климонт, Кленка, Клим), Яков и Зот. Знакомство с различными корреспондирующими источниками XVII и XVIII столетий показывает, что и у Якова, и у Зота было по трое сыновей (Трифон, Давыд, Афонасей; Иван, Осип, Кузма), которые и в дальнейшем благополучно «плодились и размножались», передавая из поколения в поко­ление всё тот же семейный промысел. Клементей (по известным причинам, наиболее интересный нам) «отличился»: помимо Терентея (столь же и по тем же причинам интересного), он имел следующих сыновей: Ивана, Василия, двух Викул[38] и Леонтия[39].

В два последних десятилетия XVII в. необходимость в казенных кир­пичниках практически отпала, и Приказ каменных дел провёл их в «заслужен­ном» анабиозе (вплоть до самого своего упразднения в 1700 году). Во многих городах их корпорации прекратили своё существование — либо в приказном порядке, либо — сами собой. Туляне держались друг друга и даже ухитрялись пользоваться своими «просроченными» льготами. Ни о производственной, ни о торговой их активности в этот период нам ничего неизвестно. Однако едва ли стоит сомневаться, что строительство в Туле целого комплекса камен­ных храмов обошлось без их участия. Затишью пришёл конец вместе с триум­фом Азовской кампании Петра I.

В 1698 году 26 тульских кирпичников[40] (вместе с коллегами из Пере­славля Залесского, Ярославля, Коломны, Переславля Рязанского и Серпу­хова) были отправлены из Воронежа «плавным путем к Азову на плотах с лесными припасы в розных корованех». Среди них был и Добрынины: Евсе­вейка Терентьев сын (с дядей Левкой Клеменовым сыном и троюродным бра­том Афонкой Яковлевым сыном)[41]. Иными сведениями о пребывании этой группы тулян на строительстве тамошних фортификационных сооружений мы не располагаем. Однако оно было настолько масштабным, что в дальней­шем часть тульских кирпичников (вместе с женами и детьми) была и вовсе вы­слана в Азов (предполагалось, видимо, что навсегда, раз свои тульские дворы они спешно распродали). Среди переселенцев был и родной брат Терентея (и дядя Евсевея), Иван Клеменов сын Добрынин (в Азове ему и суждено было закончить свой земной путь)[42]. Вскоре начались не менее «авральные» ра­боты и на Иван-Озере, уже значительно ближе к Туле: часть кирпичников была «брошена» и туда. На каком из «горячих» объектов довелось «жечь кирпич» Евсевею (а возможно, и его родному брату, Ивану Терентьеву сыну) можно только гадать. К примеру, Евтифей (Евсей) Иванов сын Добрынин, их двоюродный брат (как нам уже известно, потерявший в Азове отца), успел «отметиться» и там, и там.

Обе «стройки века» (длившиеся более 10-летия) завершились ничем: укрепления в Азове, возвращённом Турции, пришлось демонтировать, рабо­ты на Иван-Озере были «заморожены», как выясняется, навсегда. В 1712— 1718 гг. кирпичники, наконец, «пришлись ко двору» и дома: неподалеку от Гончарной слободы ими (в «соавторстве» с пленными шведами) был возве­дён грандиозный (по местным меркам) каменный Оружейный двор[43]. К тому же времени относится и их первая (с «незапамятных времён») перепись — т.н. Ландратская книга (1715 года), которая и позволит нам ознакомиться с «демографической ситуацией» в семействе Добрыниных[44].

Евсевей Терентьев (50 лет от роду)[45] жил с женой Матреной Микитиной дочерью (45 лет) и детьми Антоном (15 лет), Иваном и Степанидой (по 10 лет), Петром (6 лет) и Кононом (4 лет). В последнем случае возраст можно считать практически точным: рождение младшего сына всё ещё оставалось в «оперативной памяти» домочадцев. Двор Евсевей делил с младшим бра­том Иваном (40 лет), также имевшим жену и двух дочерей. Двор, некогда ку­пленный их дедом, видимо, достался по наследству их дяде, Микуле (Викуле)

Клеменову сыну Добрынину (поскольку следом за ним Ландратская книга называет двор престарелого кирпичника Петра Григорьева сына Фомина, который приобрёл тот по соседству с Клеменом на следующий после него год (1678))[46].

Евсевея Терентьева сына не стало ещё до I ревизии (1723 года). Не­смотря на то, что её материалы по кирпичникам до сих пор не обнаружены, результаты ревизского учёта отчасти возможно реконструировать на основе данных II ревизии, сохранившихся.

В декабре 1734 года вдова очередного Фомина[47] продала «тояж туль­ской Гончарной слободы вдове Матрене Никитиной дочери кирпичника Евсеевской жене Терентьева сына Добрынина и детем ея Антону Кондратью Игнату Евсеевым детем Добрыниным[48] и женам и детем… двор свой с местом и со всяким дворовым и хоромным строением в Туле в Гончарной слободе в приходе церкви Рождества Пресвятые Богородицы», причем матренин двор граничил с покупаемым участком. Таким образом, Добрынины расширили свои владения. Хоромное строение представляло собой избу, клеть, сени меж ними. Обошлась «обнова» в 20 рублей[49].

Не прошло и года (а именно, 27 октября[50] 1735 года), как Матрена Ни­китина завещала тем же Антону, Кондратью и Игнату «двор мужа своего так­же дворовое и огородное крепосное место разделить меж себя полюбовно» (при этом оговаривалось, что их братья Иван и Петр на «вышеписанный двор и купленное место» претендовать не должны)[51].

«Книга первая копия с орегинальной мужеска полу душ книги о нали­честве города Тулы купечества казенных кузнецов и гончаров и прочих разно­чинцов» датируется 1750 годом, однако сама перепись производилась в Туле в конце 1743 — первой половине 1744 гг[52]. Старейшим в роду на этот период являлся Иван Терентьев сын Добрынин (62 лет). Сыновей у него, судя по все­му, так и не появилось. Старшего брата он пережил, как минимум, на четверть века. Уже знакомый нам Антон Ефсеев сын (42 лет) имел троих сыновей, Гера­сима (13), Ивана (9) и Василея (7), и троих братьев: Петра (34 лет), Кондратея (31) и Игната (26), причём дети к этому времени имелись только у Кондратья (Андрей (3 лет) и Казма (2))[53]. При сравнении с Ландратской книгой обраща­ет на себя внимание отсутствие сына Ивана (причины которого могли быть какими угодно) и появление Игната (родившегося уже после 1715 года)[54]. Фонетическое своеволие, характерное для речевых практик XVII—XVIII столетий, и пропорция между возрастами братьев Добрыниных не оставляет сомнений в том, что Конон Ландратской книги и Кондратей — одно лицо.

Это — последняя перепись, «заставшая» данную ветвь Добрыниных в составе тульской Гончарной слободы. 11 февраля 1762 года Тульский провин­циальный магистрат принял «эпохальное» для неё решение «о причисле­нии тулских кирпичников Кондратья Игната Евсеевых и детей их рожденных до ревизии Андрея Козму после ревизии Андрея меншаго Никиту Степана Кондратьевых Прокофья Меркела Игнатовых детей Добрыниных в тулское купечество». Тульская Оружейная канцелярия, в ведомство которой с 1740 года входила Гончарная слобода, не возражала. Отныне «по торговому их промыслу и по имению их указного капитала» Добрынины уже официаль­но становились представителями купеческого сословия. Впрочем, вплоть до будущей ревизии (т.е. до следующего, 1763 года) они были обязаны «по Гон­чарной слободе как подушныя за себя и за умерших по росположению той Гончарной слободы денги платить, так и всякия по той слободе должности… исправлять»[55].

Автору ничего не известно о торговой деятельности Добрыниных до их выхода в купечество. Впрочем, вполне приличный капитал можно было сколотить и не торгуя вовсе. Безудержная строительная активность обитате­лей тульской Гончарной слободы, распространявшаяся на весь юг Российской империи (главным образом, на Малороссию), обеспечивала многим из них вполне «пожиточное состояние», а то и процветание (оплаченное кочевым образом жизни)[56]. Строительный «бум» Петровского времени сказался на их профессиональной специализации: отныне тульские гончары и кирпич­ники даже чаще назывались каменщиками[57]. В 1783 году, при упразднении слободы как автономной административной единицы (территориально она продолжила своё существование, хотя, скорее, в качестве топонима, нежели локуса), представители 42 гончарских семей выразили желание записаться в тульское купечество[58], объявив при этом капиталы от 501 до 1005 рублей (не­сравнимые, конечно, с капиталом Кондратия Евсеева с сыновьями на тот же период (3250 рублей)[59]). И.П. Сахаров писал почти через полстолетия после этих событий: «Кирпичники или гончары составляли особенный класс жи­телей в Туле… Ныне сей класс причислен к мещанам, многие из них имеют значительный капитал, и между ними доныне ещё многие производят древнее своё художество: выделывание кирпича и продажу глины»[60].

В «Переписной книге разных чинов людей, которые живут в Туле и име­ют промыслы и ремество» (1720 года) гончаров указано всего трое (что не­сколько удивляет, учитывая их торговую активность в XVII веке). Лишь один из них — Добрынин (Иван Леонтьев сын, 20-летний кузен Евсевея Терен­тьева, торговавший в лавке в Москотинном ряду)[61]. Похоже, «пассионарный перегрев» Петровского времени лишил оборотистое население Гончарной слободы того избытка энергии, который столь необходим для коммерческой хватки. В дальнейшем, уже после отмены запрета на каменное строительство в 1728 году (который, впрочем, не особо и соблюдался)[62], большинство из них предпочитало беспокойной торговле проверенное за полтора столетия стро­ительное дело[63].

В январе 1743 года гончар Антон Евсеев сын Добрынин купил у крестья­нина села Мяснова два лавочных порозжих места в Гончарном ряду местного торга («за 2 рубли»)[64]. Вплоть до конца 60-х гг. XVIII века за ним числилось 3 лавки в старом соляном ряду («что ныне гончарной ряд»[65])[66]. В 60—70-х гг. «по Болшой Посольской дороге идучи от Петровской слободы» находилась лавка Игната Евсеева сына Добрынина[67]. Контакты между братьями, безуслов­но, существовали. Так, при покупке лошадей на Конской площади Антон и Кондратей неоднократно ручались друг по другу[68]. Тем не менее, на местном торге Кондратей так и не отметился[69].

Неизвестно нам и то, когда состоялся переезд Добрыниных с Оружей­ной стороны на Посадскую. Метрические книги свидетельствуют о том, что и после переселения они оставались прихожанами Николо-Зарецкого храма (хотя жительствовали «в двух шагах» от церкви Великомучника Георгия, что на Ржавце). 16 июля 1774 года тульский купец Егор Родионов сын Попов продал Кондратью Евсевьеву сыну Добрынину дворовое и огородное место, «состоящее в приходе церкви Великомученика Георгия, что на Ржавце, на Болшой Калужской улице, идучи тою улицою в Павшинскою слободу… по­зади погостное место»[70]. Но означает ли это, что «исход» Добрыниных из тульского Заречья начался только через 12 лет после смены их статуса? Сохра­нились и планы участков обоих Андреев в 59 квартале, примыкавшие один к другому (и граничившие с двором «игорьевского» дьячка)[71]. Продавая 28 августа 1780 года купленный им всего за 3 дня до этого двор, один из них так определил его координаты: «На Новой Калужской дороге в прихо­де церкви Великомученика Георгия, что на Ржавце… на правой — проезжей мимо оной церкви проулок, а на левой стороне двор мой Андрея, а позади порозжая церковная кладбищенская земля»[72]. Следовательно, участки До­брыниных находились рядом. В 1-й части города владел двором и Казма[73]. В 1784 году Кондратью принадлежал ещё и двор по Дедиловской дороге в Во­ронежской улице[74].

Впрочем, не являясь биографом Добрыниных, автор и не стремился «аккумулировать» всю возможную информацию о них. Область его научных интересов ограничивается тульской Гончарной слободой, поэтому основой для данного непритязательного обзора послужили только те факты, которые касаются их пребывания в её составе, т.е. в строгом смысле — до «оформле­ния» династии, как таковой. Но даже «инкубационный» её период не может не вызывать известного интереса, учитывая, что пришёлся он на ту «баснос­ловную» эпоху, когда кирпич был раритетнее философского камня, 8 соток в «престижном районе» стоило 7 рублей, а Московия ещё только становилась Россией.

Приложение 1

Материалы для генеалогии династии Добрыниных

Автора не оставляло смутное ощущение незавершённости своего начи­нания. Как ни странно, внутренний дискомфорт удалось преодолеть, лишь ар­тикулировав данные административного и церковного учёта по Добрыниным уже «династического периода». Дальнейшее представляет собой попытку не столько рассмотреть их демографическое поведение и матримониальные стратегии четырёх последних 10-летий XVIII века, сколько просто присмо­треться к ним. Не вдаваясь в анализ отношений родства (биологического и ритуального (кумовство)) и свойства, соседских и деловых связей, не претен­дуя на выявление «сенсационных» семейных тайн, и подчас даже не ведая, кто из второго и третьего поколения потомков Кондратия Евсеева сына До­брынина прожил «долгую счастливую жизнь», а кто — только и успел, что заглянуть в купель. Это — не образец просопографического исследования[75], не микроисторический этюд и не упражнение в исторической демографии. Это — осторожный взгляд в пропасть, разделяющую «чудеса» невиданной прокреативности и ужас младенческой смертности, взгляд на тот вековечный агон жизни и смерти, который был «разыгран» в данном случае на примере конкретного семейства. Семейства Добрыниных[76].

В ссылках на архивные источники надобность в дальнейшем отпадает: это материалы IV и V ревизий[77], дополненные данными метрических книг Николо-Зарецкого храма за 1780—1802 гг., где имена представителей «ко­лена Кондратьева» встречаются едва ли не на каждой странице[78]. Ко всем возрастным показателям по-прежнему следует относиться крайне насторо­женно[79], доверяясь вполне лишь датам рождения, бракосочетания и смерти. Демографическая статистика по XIX веку (за редкими исключениями) наме­ренно останется «незамеченной»: данное приложение и без того «перехлё­стывает» через предустановленные хронологические рамки. «Заглядывать» в позапрошлое столетие было бы и вовсе «возмутительно». Точкой отсчёта послужит состояние клана ко времени IV ревизии (1782 года).

Кондратей Евсеев сын (71 года); жена: Марья Григорьева дочь (61), ту­лянка купецкая.

Датой смерти Кондратия Евсеева сына метрическая книга называет 16 января 1789 года, причиной — паралич. Однако возраст, указанный, при этом (84 года), вызывает обоснованные сомнения. И не только потому, что уже на следующей странице (в повторной записи о том же прискорбном со­бытии) покойный «становится старше» на 2 года. Думается, рядом с ним попросту не было (и не могло быть) никого, кто мог бы точно назвать его возраст. Как мы помним, ко времени II ревизии ему было 31 год. III и IV ре­визии застали его в возрасте 52 лет и 71 года соответственно. Если послед­няя из этих переписей и впрямь пришлась на 1782 год (как свидетельствуют документы[80]), то годом его рождения следует считать 1711, что идеально со­впадает с тем возрастом, который был указан в Ландратской книге 1715 года (и который следует считать наиболее достоверным (см. выше)). Таким образом, Кон­дратей Евсеев[81] сын Добры­нин родился около 1711 года. Следовательно, к моменту смерти ему было порядка 78 лет. С очень высокой степенью вероятности можно назвать 2011 годом его 300-летия.

Перспектива быть по­хороненным на Всехсвятском кладбище, вероятно, не прель­щала патриарха (как и всякого тулянина в летах). Указ о нехо­ронении в городах 1771 года не укладывался в традицион­ные представления, и, соот­ветственно, был травматичен для всё ещё средневекового сознания их обитателей. Сим­птоматично, что даже форму­ляр духовных завещаний в это время изменился. Если раньше требование «тело мое грешное похоронить у прихотцкой нашей церкви близ гробов родителей наших»[82] было норматив­ным, то отныне оговаривались только приличествующие случаю церемонии («тело мое грешное похоронить по христианской должности и поминовени­ем не оставить»[83]), а указание на локализацию отсутствовало. Вместе с «анти­народным» указом Екатерины II в России только и началось Новое время, и Добрынины (при всей консервативности купеческого менталитета[84]) были вынуждены «играть» по его правилам.

Марья Григорьева дочь умерла 3 февраля 1797 года (от паралича, в воз­расте 86 лет).

Дети:

1. Андрей болшой (41); жена: Фекла Тимофеева дочь (39 лет), тулянка ку­пецкая; сын: Иван (10), дочери девки: Марья (12), Прасковья (8), Дарья (2).

Иван родился 19 мая 1771 года[85], Дарья — 4 марта 1780[86].

5 июня (?) (Месяц перечёркнут) 1783 года. Дочь Ирина. Запись перечёр­кнута. Рядом пометка: «Великаго Бога помошию». При этом, девочка была крещена того же числа[87].

29 июля. Сын Иван. Запись перечёркнута.

13 августа 1783 года. Сын Петр.

15 января 1794 года сын Андрея Кондратьева болшого, Иван, всту­пил в брак с дочерью тульского купца Алексея Степанова сына Ме­скотинова, Анной. 20 ноября того же года у них родилась дочь Анна (запись о её рождении перечёркнута). 27 апреля 1798 года они дожда­лись появления на свет сына Ивана. Родившаяся 15 июня следующе­го года, дочь Марья, как констатирует метрическая книга, «умре». Восприемницей[88] всякий раз являлась бабка новорожденных, Фекла Тимофеева дочь Добрынина. Восприемником дважды был тесть Ива­на и один раз (в случае рождения Ивана) — его брат (и дядя Анны), Платон Мескотинов.

2. Казма (38), жена: Наталья Гаврилова дочь (34), тулянка купецкая; сыно­вья: Сергей (12), Иван (12), Петр (10), Иван (4); дочь девка: Татьяна (4-х месяцев).

Венчались Казма и Наталья (дочь тульского купца Г.И. Кондрашева[89]) 27 января 1766 года[90]. Вероятно, первенцем в семье стал сын Максим, родившийся 6 августа 1767 года[91], однако, судя по всему, выжить ему не удалось. Та же участь постигла и следующего сына, Георгия (хотя дата его рождения (1 января 1768 года) не может не вызывать недоумения). Утраты восполнило появление на свет близнецов, Сергея и Ивана (6 июня 1769 года)[92]. Сын Александр, родившийся 8 ноября 1780 года, видимо, также не выжил. Дата рождения Татьяны — 8 января 1782 года[93]. Интересно, что восприемником был двоюродный брат Казмы, Василей Антонов сын Добрынин, восприемницей — мать Казмы, Ма­рья Григорьева дочь.

Ко времени V ревизии овдовевшему Казме (Наталья умерла 2 октября 1791 года от паралича в возрасте 50 лет[94]) только-только перевалило за 50. Сергею и Ивану болшому было по 25, Петру — 23, второму Ивану — 17, Татьяне — 13 лет и 4 месяца. Только старший из Иванов успел к этому времени не только жениться (жена — 20-летняя Федосья Иванова дочь, тулянка купецкая), но и обзавестись парой сыновьей, Васильем и Иваном. Первому было полтора, второму — полгода (родился 8 ноября 1794 года). Ещё один сын, Петр, родившийся 16 декабря 1793 года, не выжил. После ревизии:

13 октября 1795 года. Сын Александр. Запись перечёркнута.

23 октября 1796 года. Дочь Настасья.

Восприемниками неизменно являлись отец Ивана, Казма Кондратьев сын Добрынин, и тульская купчиха Мавра Иванова дочь Овчинникова (вероятно, теща).

3 мая 1797 года венчался и младший брат Ивана, Иван меншой. Он оста­новил свой выбор на дочери умершего тульского мещанина П.Ф. Кур­гузова, Надежде. Через год у них родилась дочь Александра. Восприем­ником был Иван Козмин болшой, восприемницей — тульская купчиха Пелагея Абрамова дочь Ливинцова.

17 сентября 1802 года Ивана Космина сына Добрынина (30 лет) не стало («от убиения»). Не вызывает сомнений, что погиб старший из Иванов, хотя в действительности на момент смерти ему уже исполнилось 33 года.

3. Андрей меншой (34); жена: Анна Павлова дочь (31), тулянка купецкая; сыновья: Петр (8), Никита (полгода).

Никита родился 11 сентября 1781 года[95]. Запись о его рождении в ме­трической книге перечёркнута. В данном случае это, однако, не означа­ет смерти новорожденного. Возможно, представитель причта допустил ошибку и просто попытался аннулировать её: мы помним, что на над­гробном памятнике Никиты указана иная дата (8 сентября 1781 года). Предположение, что «заработавшийся» причетник «заплутал» в датах появления на свет и крещения младенца также отпадает: сообщение о рождении Никиты сопровождается фразой: «Крещен того же дня». Дочери Евфимии, родившейся 26 мая 1780 года, судя по результатам ревизии, выжить не удалось (запись о её о появлении на свет также пере­чёркнута). Но и после IV ревизии Андрей «не давал проходу» жене:

10 сентября 1784 года. Дочь Вера.

23 июня 1787 года. Сын Иван.

10 ноября 1788 года. Сын Николай. Запись перечёркнута.

13 сентября 1790 года. Сын Михаил.

9 сентября 1791 года. Дочь Анна.

16 января 1794 года. Сын Антон. Запись перечёркнута.

Восприемниками регулярно бывали тульские купец Яков Андреев сын Стрекопытов и купчиха Васса Иванова дочь Осетрова. В случае рождения Анны в качестве восприемника впервые выступил млад­ший брат Андрея, Никита, который и сам за неделю до этого стал от­цом. Восприемниками Антона были купец Василей Павлов Осетров и купчиха Афимья Кондратьева дочь Старикова, вероятно, андреева сестра[96]. Надо полагать, что Василей являлся шурином Андрея, а Вас­са — его тещей.

Ко времени V ревизии старшее поколение ещё здравствовало (Андрею и Анне было 47 лет и 44 года соответственно). Петру (который только что женился) исполнился 21 год, Никите — 13 с половиной лет. Поми­мо них были учтены рождённые после IV ревизии братья Иван (7 лет) и Михаил (4) и сёстры Вера (10) и Фекла (8). Следовательно, Николаю, Анне и Антону выжить не удалось.

Вскоре после V ревизии Андрей меншой в очередной раз стал отцом: сын, названный в его честь, появился на свет 10 ноября 1795 года. Вос­приемником снова был Никита, восприемницей — всё та же Васса (на­званная на этот раз Василисой).

Венчание сына Андрея Кондратьева меншого, Петра, и Марьи Ивано­вой дочери Красноглазовой, тулянки купецкой (согласно ревизской от­чётности жениху был 21 год, невесте — 18) состоялось 6 мая 1795 года. 1 июля 1797 года у них появился первенец, сын Никита. Восприемником при этом был дядя, Никита Кондратьев сын Добрынин, в честь которо­го, возможно, и назвали мальчика, восприемницей – бабка, Анна Павло­ва дочь Добрынина.

15 июля 1798 года Андрей Кондратьев сын потерял одного из сыновей: от чахотки умер 11-летний Иван (хотя соответствующая метрическая книга называет иной возраст (13 лет)).

4. Никита (33); жена: Авдотья Васильева дочь (26)

Ко времени IV ревизии они оставались бездетными: запись от 30 дека­бря 1781 года о рождении сына Ивана перечеркнута. 8 марта 1787 года Авдотья умерла от горячки (36 лет от роду)97. Что в очередной раз под­тверждает приблизительность ревизского учёта (годом её смерти он на­зывает 1785). Не прошло и двух месяцев, как Никита женился повторно (2 мая). Избранницей его стала дочь тульского купца Ивана Трофимова сына Девяткина, Анна[98]. Заметная разница в возрасте не стала помехой для последующего чадородия:

2 сентября 1791 года. Сын Аким.

6 ноября 1792 года. Сын Иван.

27 марта 1794. Дочь Марья. Запись перечёркнута.

Восприемником в первом случае был тульский купец Федор Дмитриев сын Красноглазов (брат тестя никитиного племянника, Петра Андреева сына (см. выше)), во втором и третьем – его место занял Михаил Петров сын Красноглазов (и сохранял его за собой в дальнейшем)[99], восприем­ницей неизменно оказывалась бабка новорожденных, Марья Григорьева дочь Добрынина.

Однако V ревизия застала Никиту (46 лет) и Анну (24) с единственным сыном, 2-летним Иваном. Уже после ревизии на свет появились:

3 августа 1795 года. Дочь Елисавета.

20 августа 1796 года. Сын Александр. Единственный случай, когда вос­приемником был не М.П. Красноглазов, а купец М.П. Девяткин[100].

20 августа 1799 года. Дочь Любовь.

Выбор восприемницы в трёх последних случаях для нас загадочен. Это — дочь тульского купца Петра Макарова девица Елисавета. Отцы, как пра­вило, «ангажировали» на подобную роль своих матерей или сестёр. Могла ли стать восприемницей конфидентка жены?

5. Степан (28); жена: Авдотья Иванова дочь (17), тулянка купецкая.

Венчание Степана и Авдотьи, дочери тульского купца И.Г. Колесникова (в метрической книге они величаются «правильными» именами — Сте­фан и Евдокия) состоялось 10 мая 1782 года. 24 августа 1785 года Евдокия (она же — Авдотья) умерла от чахотки в возрасте 30 лет (ревизская отчёт­ность в очередной раз ошибается с датой, называя годом смерти 1787 и, вероятно, с возрастом покойной). Вплоть до этого времени семья, судя по всему, оставалась бездетной. Вторым браком Степан сочетался с Анной Фокиной дочерью, тулянкой купецкой, которой ко времени V ревизии исполнилось 26 лет. Поскольку восприемником их будущих детей в боль­шинстве случаев выступал тульский купец Фока Никитин сын Сушкин, нетрудно «домыслить» девичью фамилию Анны.

15 мая 1788 года. Дочь Марья.

24 января 1790 года. Сын Иван.

Восприемником в первом случае был Никита Сушкин, отец степанова тестя, восприемницей оба раза — Марья Григорьева дочь Добрынина.

V ревизия «застала» в семье Степана, помимо 5-летнего Ивана и 7-лет­ней Марьи, ещё трёх дочерей, Евдокею (3 лет), Веру (2) и годовалую Анну. Уже после V ревизии (и смерти бабки, которую в качестве воспри­емницы отныне сменила та же Афимья Кондратьева дочь Старикова) на свет появились:

29 июня 1797 года. Сын Петр.

9 июня 1799 года. Сын Петр. Припись: «Умре».

Через 4 месяца не стало и самого Степана. Причём, он и его старший брат Андрей умерли почти одновременно. Первый — 4 октября 1799 года (от чахотки, в возрасте 47 лет), второй — через 3 дня (от паралича, в возрас­те 48 лет)101. Вдова Степана, Анна Фокина дочь ненадолго пережила мужа (она умерла 10 августа 1801 года от чахотки в возрасте 46 лет).

Приложение 2

В довершение этой маленькой Добрынианы — простая генеалогиче­ская цепочка, связавшая основателя рода Добрыниных с основателем знаме­нитой купеческой династии. Первый родился ещё в XVI веке (и, вероятно, канул во время Смуты), последний — при Петре I и умер при Екатерине II. В скобках (для Клементия Евтифеева и Терентия Клеменова) указаны не даты жизни (которые неизвестны), но временные интервалы, разделяющие их пер­вое и последнее упоминания в источниках.

Евтифей

Клементий (1654/1682)

Терентий (1667/1682)

Евсевей (ок. 1665 — до 1723) / жена: Матрена Никитина дочь (ок. 1670 — после 1735)

Кондратий (ок. 1711 — 16 января 1789) / жена: Марья Григорьева дочь (ок. 1721 — 3 февраля 1797)

1 Города России XVI века: Материалы писцовых описаний. М., 2002. С. 265, 288.

2 У крестьян не было наследственных фамилий до 1861 г. См.: Унбегаун Б.О. Русские фами­лии. М., 1989. С. 16).

3 Та же Писцовая книга пестрит подобными прозвищами: Ломачко, Нечайко, Некраско, Ненашко, Малах, Лагута, Губка, Угрим, Увар, Поспел, Томилка, Истома, Рудак, Верещага, Потул и т.д., в которых без труда «различимы» современные русские фамилии. Настоя­щим курьёзом выглядят упоминания ильинского попа Нечая или покровского попа За­мятни Игнатьева сына Попова (Города России… С. 253—291).

4 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 3612. Л. 1.

5 Впрочем, сам процесс строительства курировал уже Разрядный приказ (тогдашнее мини­стерство обороны).

6 Сахаров И.П. История общественного образования Тульской губернии. Ч. 1. М., 1832. С. 41—44.

7 Этапы поглощения тульской Гончарной слободы корпорацией кирпичников подробно рассмотрены в отдельной статье автора: Касаткин В.А. Тульские кирпичники в XVII веке. Принципы формирования корпорации // Сословия, институты и государственная власть в России (Средние века и раннее Новое время): Сб. статей памяти академика Л.В. Череп­нина. М., 2010. С. 752-764.

8 Российский Государственный Архив Древних Актов (РГАДА). Ф. 159. Оп. 6. № 68. Л. 104—105.

9 Велика вероятность того, что упомянутые в Писцовой книге 1587—1589 гг. кирпичники Фомка, Власка и Лаврушка оказались основателями кланов Фоминых, Власовых и Лавру­шиных, хорошо известных по документам XVII—XVIII вв.

10 Инвентаризация всех стратегических запасов, хранящихся в городе, а также поименный список его гарнизона и всех боеспособных горожан м.п. По Сметной росписи очередной воевода принимал город у своего предшественника.

11 Сообразуясь с ними, тот же воевода и высылал кирпичников к Москве. Судя по всему, в компетенцию приказных дьяков не входили только патриархи, уже не «гораздые» на тяжёлый физический труд. К сожалению, всю документацию приказа уничтожил мо­сковский пожар 1737 года. См.: Сперанский А.Н. Очерки по истории Приказа камен­ных дел Московского государства — М., 1930. С. 8. Сохранившиеся «крохи» прихо­дится «выгребать», «роясь по сусекам» фондов Разрядного приказа и Владимирской четверти.

12 Тула: Материалы для истории города XVI—XVIII столетий. М., 1884. С. 115.

13 Здесь и в дальнейшем — различные просторечные «вариации» имени «Клементий».

14 РГАДА. Ф. 210 (Разрядный приказ). Столбцы Севского стола. № 155. Л. 23. Роспись «подводила итоги» эпидемии чумы, унесшей за 4 летних месяца жизни 1808 тулян. См об этом: Белоцерковский Г.М. Тула и Тульский уезд в XVI—XVII вв. Киев, 1915. С. 120. Примечательно, что кирпичники потеряли только 8 человек (все дети в двух семьях).

15 Слово «разводить» означало тогда дробление домохозяйств и филиацию представителей младшего поколения.

16 Тула: Материалы… С. 21.

17 Документы о кирпичном производстве XVII—XVIII вв. / Вступ. ст., подгот. текста Н.В. Воронова // Материалы по истории СССР. Вып. V. Документы по истории XVIII века. М., 1957. С. 28. Автономно от Добрынки в данном списке упоминаются ещё и «Матюшко да Лазарко да Серешка Киреевы», от которых пошёл очень влиятельный «кирпичничий» клан Киреевых. Интересно, что в XVIII веке Добрынины и Киреевы были прихожанами Николо-Зарецкого храма Тулы, тогда как почти все прочие кирпич­ники относились к Пречистенскому приходу (от церкви Рождества Богородицы, что в Гончарной слободе).

18 От слова «Поле», каковым назывались «стрессогенные» степи, лежащие южнее Тулы. Украина — окраина.

19 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 54. Л. 46.

20 Тула: Материалы… С. 93—96.

21 Ещё одной, находившейся «по правой стороне москотинного ряда», лавкой владел Якушка Евтифеев сын Добрынин. Лавка была приобретена им в 1649 году и предназнача­лась для торговли «сапожным товаром». См.: Тула: Материалы… С. 77. Затруднительно сказать, о том ли самом лавочном месте «тулского кирпичника Якова Добрынина жены ево вдовы Лукерьи Ивановой дочери» в мескотинном ряду монотонно сообщали фи­скальные описания местного торга в 50-60-х гг. XVIII века (ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 1124. Л. 171; Д. 4319. Л. 170об.; Д. 5361. Л. 68об.).

22 С проблемой имени «Антюфей» (по понятным причинам) столкнулся и известный ис­следователь династии Демидовых И.Н. Юркин. См.: Юркин И.Н. Демидовы в Туле. Из истории становления и развития промышленной династии. М. — Тула, 1998. С. 29.

23 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 155. Л. 8.

24 Тула: Материалы… С. 93. Одно из торговых мест в Гончарном ряду было записано за кир­пичником Тимошкой Матвеевым. По Строельной книге тульского посада 1646 года им владел «непровский казак» Матюшка Антюфеев, по всей видимости, тимошкин отец. Документы 70-х гг. XVII века позволяют установить аутентичную фамилию Тимофея: это ещё один Добрынин. Интересно, что он также на некоторое время оставлял кирпичную службу ради ратной (РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. №№ 211, 214). Таким об­разом, Матюшка Добрынин и Матюшка Антюфеев — это (почти наверняка) одно и то же лицо, Матвей Антюфеев сын Добрынин.

25 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 366. Л. 119.

26 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 223. Л. 312.

27 РГАДА. Ф. 159. Оп. 6. № 113, Л. 17.

28 Отсутствие Петрушки (и его потомков) в документах последующего времени, возможно, свидетельствует о том, что это имя — не более чем ошибка писца, то ли не расслышавшего аутентичного имени (Терешка), то ли «заблудившегося» в комбинации букв, его состав­ляющих. Впрочем, Петрушка вполне мог и существовать, но, подобно, «мелькнувшим» в Смете 1676 года, Гришке и Мартинке, отправился «искать счастья на стороне».

29 РГАДА. Ф. 210. Дела разных городов. № 9. Лл. 60—211, 221—279.

30 Та же Гончарная слобода, названная так по доминантной «социальной роли» её обита­телей.

31 Приблизительно 25,5 на 32,7 (27) м.

32 Приложение к статье о Пречистенской церкви // Тульские епархиальные ведомости. 1864. № 10 (13 мая). С. 605-607.

33 Купчая сохранился в списке. «К сему списку тулькой площадной подъячий Ирошка Са­кольников вместо тульского кирпичника Якова Евтифеева сына Добрынина по ево веле­нию руку приложил а подлинную купчею он Яков взял к себе» (РГАДА. Ф. 159. Оп. 6. № 511. Лл. 118, 118об.). Судя по этому appendix’у, партнёрские отношения между братья­ми были комплементарны «голосу крови».

34 РГАДА. Ф. 137. Оп. 2. № 112. Л. 11об.

35 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 231. Л. 153 об.

36 Там же. Ф. 187. Оп. 1. Д. 131. Л. 13.

37 РГАДА. Ф. 210. Дела разных городов. № 100. Л. 195—196.

38 В уже перечисленных нами документах упоминается только один Викула. Переписная книга 1715 года «внезапно» обнаруживает двух Микул Клеменовых детей Добрыниных.

39 Перечислены только те сыновья, которые в первой половине XVIII века были «замече­ны» в Туле.

40 Не все. Новым монархам в 1682 году их присягало около сотни.

41 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 2113. Л. 965—967.

42 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 140. Л. 6—7.

43 Притом, что в 1714 году всё кирпичное производство и каменное строительство в стране было на долгие годы запрещено: государь «грезил» только новой столицей.

44 Тула: Материалы… С. 123. Фамилии кирпичников в ней опущены, однако документы как предшествующего, так и последующего времени позволяют большинство из них безоши­бочно идентифицировать.

45 Ко всем цифрам в данном случае надо относиться с большой осторожностью. Возраст «информанты» называли «на глазок», вольно или невольно его округляя. Дядьям Ев­севея, Леонтию и двум Микулам, согласно данной книге, было по 50 лет (так же, как и самому Евсевею). Старшим в разветвившемся роду был 60-летний Василей.

46 Дядя Евсевея и Ивана, Иван Клементьев сын Добрынин, как мы помним, свой двор, пере­бираясь в Азов, продал, другие дядья (Василей, Микула, Леонтей) со своими сыновьями и их семьями (в общей сложности — больше 20 душ)) ютились на одном дворе, с «рекорд­ной» для Гончарной слободы «плотностью населения».

47 Фомины, наряду с Медведевыми, — две самые «многолюдные» гончарские фамилии Тулы XVIII века.

48 Так, благодаря убористому антропониму «Евсей» (либо «Евтей»), носители столь непо­хожих имён, как Евтихий и Евсевий, превращались в тёзок.

49 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 1. Д. 3320. Л. 411.

50 Числа здесь и далее даны по литургическому календарю, т.е. по т.н. старому стилю.

51 РГАДА. Ф. 615. Оп. 1. № 11838. Л. 104об.

52 Юркин И.Н. Демидовы в Туле… С. 216.

53 РГАДА. Ф. 1423. Оп. 1. № 400. Лл. 430—430об.

54 Отсутствие женщин объясняется тем, что две первых ревизии их попросту не учитывали.

55 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 3612. Л. 2.

56 Надо полагать, что строительство в родном городе и его окрестностях было ими монопо­лизировано (что не исключало конкуренции между различными артелями и семейными предприятиями). Наиболее заметным из объектов, возведённых ими в Туле, был Успен­ский кафедральный собор, на строительстве которого тульские кирпичники «делали зем­ляное и каменное дело» во главе с Аникеем Васильевым сыном Добрыниным, двоюрод­ным дядей Кондратея Евсеева. См.: Материалы для историко-статистического описания Тульской губернии. Вып. 1. Святые храмы г. Тулы. — Тула, 1888. С. 8.

57 Что и неудивительно: по далеко не полным данным, относящимся к последней четверти XVIII века, представители 43 семей слободы специализировались на каменных работах, 10 — на кирпичных, 13 — занималось гончарством, 30 — совмещали каменное и кирпичное производства, 8 — каменное и гончарное. См.: Касаткин В.А. Тульская Гончарная слобода в 1785 году // Известия ТулГУ. Сер. История и культурология. Вып. 2. Тула, 2004. С. 45.

58 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 187. Оп. 1. Д. 221. Л. 18-22об. Добрыниных сре­ди них оказалось сравнительно немного: братья Иван и Василей Антоновы дети (порознь), племянники Кондратья Евсеева (которым, кстати, в 1752 году продал своё дворовое и ого­родное место его дядя (и родной брат их деда), Иван Терентьев сын. См.: ГАУ ТО «Госу­дарственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 1151. Л. 22; Григорей Иванов сын (его троюродный брат) и Иван Логвинов сын (представитель «колена Яковлева», 5-я степень родства с деть­ми Кондратья, т.е. классическая «седьмая вода на киселе» (к примеру, браки разрешались уже между отроками и девицами, состоящими в 4-й степени родства)). Интересно, что все эти Добрынины торгового промысла не имели, но производили разную каменную и кир­пичную работу. Впрочем, это вовсе не означает того, что прочие Добрынины были «заху­далыми». Косвенным индикатором достатка семьи служило то, что её представитель стано­вился старостой Гончарной слободы. Источники сохранили не так много имён старост, но Добрыниных среди них хватало: 1747 год — Семен Викулин (двоюродный дядя Кондра­тея), 1748 — Логвин Васильев (снова его двоюродный дядя), 1772 — Фетис Васильев (из «колена Зотова», 4-я степеь родства с Кондратеем), 1774 — уже знакомый нам племянник Кондратея, Василей Антонов, 1778 – Алексей Макаров (снова потомок Зота Добрынина, 5-я степень родства с детьми Кондратея, та же «вода на том же киселе»), 1781 — Иван (б/о, определить род невозможно по причине популярности имени). См.: Касаткин В.А. Старо­сты тульской Гончарной слободы в XVII—XVIII вв. // Известия ТулГУ. Серия. История и культурология. Вып. 3. Тула, 2005. Сс. 268-269; ГАТО. Ф. 55. Оп. 2. Д. 39. Л. 66.

59 ГАТО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 11. Л. 304 об. — 305 об.

60 Московский телеграф. 1830. № 16. С. 432—433. Данный комментарий сопровождал пер­вую публикацию Государевой грамоты тульским кирпичникам, подлинник которой был предоставлен И.П. Сахарову И.С. Добрыниным (там же, с. 428). Едва ли вчерашний се­минарист был сведущ в ассортименте их «художеств». Так тульский купец Захар Добры­нин (сын уже хорошо нам знакомого Василея Антонова сына) в конце XVIII века имел в Туле кафельную фабрику (с капиталом 3000 рублей и доходом до 60 % . См.: Левшин В.А. Топографическое описание Тульской губернии. 1803 год. — Тула, 2006. С. 81.).

61 Тула: Материалы… С. 174.

62 Николаева М.В. Частное строительство в Москве и Подмосковье. Первая четверть XVIII в. Подрядные записи. Т. II. М., 2004. С. 291.

63 В 1745 году лишь немногие потомки владельцев торговых помещений в Гончарном ряду по Писцовой книге 1680—1681 гг. в ответ на предложение властей возобно­вить промысел изъявили желание им воспользоваться. См.: РГАДА. Ф. 699. Оп. 1. № 1595. Лл. 1—3 об. Неудивительно, что и в 60-е гг. XVIII века глаза обывателей мозолили «Горшечного ряда ветхия лавки». См.: РГАДА. Ф. 615. Оп. 1. № 11859. Л. 84. Впрочем, торговать бытовой керамикой было выгоднее за пределами Тулы («В особливости великую прибыль получают торгующия горшками и разною… гли­ниною посудою, которую в степных губерниях не делают. Каждую посудину не на деньги продают, но обыкновенно с условием, чтобы насыпать ее полну рожью или иными хлебными зернами. И как в гривенной горшок входит четверик ржи, то по­лучает он за гривну копеек на 30 и больше». См.: Левшин В.А. Топографическое описание… С. 304—305. Почему Писцовая книга не учла «торговые точки» До­брыниных (которые в том же ряду в это время имелись (см. выше)), нам неведомо. Возможно, представители местной администрации располагали документами об их продаже. По данным «Книги Тульской управы благочиния по спискам лиц, со­стоящих в купечестве, мещанстве, посаде в городе Туле» (неполным) спустя 40 лет только 11 семей гончаров упражнялось в торговле. См.: Касаткин В.А. Тульская Гон­чарная слобода в 1785 году… С. 45.

64 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 1. Д. 6365. Л. 2об.

65 Там же. Оп. 2. Д. 4625. Л. 160.; Д. 1124. Л. 172об., 173 об.; Д. 4319. Л. 187об, 194 об.; Д. 5361. Л. 73 об., 75 об. Нам уже известно, что Сапожный и Москотинный ряды тульско­го торга в XVII веке граничили: «В старом Мескотинном ряду, где ныне Ганчарной ряд» (РГАДА. Ф. 615. Оп. 1. № 11852. Л. 63 об. 1746).

66 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 1124. Л. 172об., 173 об.; Д. 4319. Л. 187 об, 194 об.; Д. 5361. Лл. 73 об., 75 об.

67 Там же. Ф. 55. Оп. 2. Д. 4604. Лл. 27—28; Д. 6626. Л. 200 об. В одном из документов игна­това лавка названа «лавочкой». См. там же. Д. 5022. Л. 95 об.

68 См., к примеру: ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 1. Д. 4176. Л. 47 об., 184 об.

69 Кажется, единственной оброчной статьёй, коснувшейся его, было содержание домовой бани. ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 5022. Л. 144 об.

70 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 6943. Л. 135. В длину участок состав­лял 28 сажен и 2 аршина, в ширину в переднем конце 9 сажен и 2 аршина, в середине — 9 сажен с половиною, в заднем — 10 сажен с аршином. Т.е. его площадь превышала 1300 квадратных метров. Неудивительно, что обошёлся он в 480 рублей.

71 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 513. Оп. 1. Д. 172. Л. 733.

72 Там же. Ф. 189. Оп. 7. Д. 60. Л. 230 об. Покупка обошлась купцу Г.И. Пирожникову в 900 рублей.

73 ГАТО. Ф. 513. Оп. 1. Д. 183. Л. 445.

74 Там же. Л. 5.

75 Коллективный портрет определённой общности индивидов, социокультурной, социо­профессиональной или кровнородственной.

76 Не являясь специалистом по генеалогии Добрыниных (и по генеалогии вообще), автор не на шутку страшится историографического конфуза, однако легкомысленное незнаком­ство с возможной историей вопроса преодолевает с тем же «преступным» легкомысли­ем: будь что будет.

77 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 330. Оп. 1. Д. 11. Л. 304 об. — 305об.; Ф. 329. Оп. 1. Д. 14.310 об. — 311. В трёх метрических книгах середины XVIII века (1755—1757 гг. (ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 1770. Оп. 3. Д. 73)) информация о «наших»

Добрыниных отсутствует (вероятно, эти годы «провалились» в т.н. «демографическую яму» (смена поколений)). Ссылки на метрические книги 1766—1769 и 1771 гг. (ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 1770. Оп. 3. Д. 74 и 75) будут сохранены.

78 Сохранился далеко не полный их комплект.

79 Повседневность была структурирована литургическим календарём, биография — апо­феозами жизненного цикла (гормональное беспокойство, предшествующее браку, брак, рождение и браки детей, смерть близких), а также весьма условными декадами, которые, скорее всего, были «смазаны» интервалами царствований (1682—1725; 1730—1740; 1741—1761; 1762—1796).

80 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 329. Оп. 1. Д. 10. Л. 383.

81 Точнее было бы — Евсевьев.

82 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 55. Оп. 2. Д. 2257. Л. 271.

83 Там же. Ф. 189. Оп. 7. Д. 59. Л. 46.

84 Если у них и сохранились ещё «реликты гончарского мировосприятия», то на подозри­тельном отношении к инновациям, идущим «сверху», это сказаться не могло: гончары (не только в отечественной, но и в инокультурных традициях) всегда отличались привер­женностью старине. См.: Леви-Строс К. Путь масок. М., 2000. С. 280.

85 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 1770. Оп. 3. Д. 75. Л. 478об.

86 Видимо, метрические книги были неряшливо сброшюрованы: 29 июля того же года одно­му из Андреев было приписано ещё одно отцовство (сын Иван).

87 В консисторском экземпляре (Ф. 1770) этой записи, как «негожей» для отчётности, нету (как, к примеру, нет там и сообщения о рождении у Никиты Кондратьева сына Добрыни­на 15 июля того же года сына Трофима).

88 Воспринимающие ребенка от купели, крестные отец и мать. См.: Даль В. Толковый сло­варь живого великорусского языка: Т. 1. А — З. М., 1978. С. 250).

89 23 декабря 1774 года шурин Казмы, тульский купец Василей Гаврилов сын Кондрашев продал ему своё дворовое и огородное место в Петровской слободе. Интересно, что в тот же день Андрей Кондратьев сын Добрынин продал Матвею Иванову сыну Девяткину (видимо, будущему шурину Никиты Кондратьева сына Добрынина) своё дворовое место («сымеющимся на оном каменным и деревянным строением») в Воздвиженском при­ходе в Жегалиной улице. Но ещё интереснее то, что 16 октября 1780 года Андрей и Каз­ма Кондратьевы продали другому шурину Казмы, Льву Гаврилову сыну Кондрашеву свои двор и дворовое и огородное место в Петровской слободе (взяв за них по 300 рублей). См.: ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 189. Оп. 7. Д. 60. Л. 28 об. — 30. Трудно не «заподозрить» в этом «жонглировании» недвижимостью некой коллективной акции братьев. Но какой?

90 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 1770. Оп. 3. Д. 74. Л. 40.

91 Там же. Л. 227 об.

92 Там же. Д. 75. Л. 41 об.

93 Следовательно, ревизия проходила в мае 1782 года.

94 Возраст покойной, указанный в метрической книге, вызывает сомнения, дата смерти со­гласно ревизской отчётности (1790 г.) — сомнения, ещё большие.

95 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 216. Оп. 1. Д. 2. Л. 15.

96 Скорее всего, так и было. Книга III ревизии сообщает, что один из Стариковых обрёл спутницу жизни, 20-летнюю Афимью Кондратьеву, в тульской Гончарной слободе (Тула: Материалы… С. 217).

97 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 216. Оп.1. Д. 2. Л. 56.

98 Там же. Л. 54 об. Девяткины — один из самых влиятельных купеческих родов Тулы. См. о них (в т.ч. и о И.Т. Девяткине): Юркин И.Н. Демидовы в Туле… С. 102—103.

99 О Красноглазовых см. Юркин И.Н. Демидовы в Туле… Сс. 123—124. Огромный участок Федора Красноглазова (граничивший с демидовским) находился неподалеку от Николо- Зарецкой церкви. Добрынины, проживая на Посадской стороне, оставались её прихожа­нами. Возможно, и сватовство (в случае Петра Андреева сына Добрынина), и кумовство (в случае его дяди) объясняется добрососедскими отношениями.

100 Совпадение имён и отчеств у Красноглазова и Девяткина свидетельствует, скорее всего, о том, что на церемонии присутствовал «сам» Иван Трофимов сын Девяткин, и, ослеплён­ный его присутствием, причетник «приписал» громкую фамилию «престижному», но привычному М.П. Красноглазову (либо наоборот).

101 ГАУ ТО «Государственный архив». Ф. 216. Оп. 1. Д. 2. Л. 151.

 

Библиографическая ссылка:

Касаткин В.А. Добрынины во 2-й половине XVII – 1-й половине XVIII вв. Предыстория династии / А. Касаткин // Тульский краеведческий альманах. — 2012. — Вып. 9. — С. 142-159.